Это следовало проверить.
Я нашел дом номер пять, третий подъезд, и у меня, почему-то, забилось сердце. Песочница. Совсем такая, какой я оставил ее в свои пять лет, песочница, где я спрашивал невыносимо умного и невероятно большого третьеклассника, что будет, если просверлить Землю. Да-да, именно отсюда. Из этой песочницы. Судя по тому, что песка в ней не было… но не было и дыры, – мои смелые гипотезы так никто и не решился проверить…
Я поднялся на пятый этаж. Конечно, вблизи все было не так хорошо, как издали. Штукатурка потрескалась, в подвале шныряли – в открытую – крысы, на перилах не было поручней… Гребанные венгры, подумал я. С другой стороны, лучше так, чем вваливаться к какой-нибудь ничего не понимающей семье, слушая их невыносимые «секешфекешвареши», подумал я. Толкнул дверь.…
В квартире все было совсем, как когда мы уехали. Пузырились обои, изгибался набухший от сырости, – городок построили на болоте, – плинтус. На кухне даже осталась кой-какая мебель… Я глянул из окна. За домом по-прежнему белело поле ромашки, собирать которую посылала меня мать. Я был такой маленький, а ромашка такая большая, что мне нужно было брести по полю, с трудом проходя по густым травам и цветам…. идти, словно по колосящейся ржи… Я посмотрел вниз, и закрыл окно. Прошел в свою комнату и вспомнил, что не спал всю ночь в автобусе. Лег, как бывало, свернувшись. Правда, на этот раз на полу. Почувствовал себя таким же пустым и разбитым, как этот дом. Велел себе не жалеть себя. Не справился с поручением. Укрылся курткой. Уснул.
–… айся, – сказала она.
– А, – сказал я.
– Фекервареш, – сказал я.
– Да просыпайся же, – сказала она.
Я сел, прижавшись спиной к стене. Передо мной сидела Татьяна Николаевна. Моя первая учительница.
– Малыш, привет, – сказала она.
– Как я рада тебя видеть, – сказала она.
Обняла меня и я расплакался.
– Татьяна Николаевна, – сказал я.
– Вы… вы тоже приехали понастальгировать? – сказал я.
– Идем, Володя, – сказала она.
Взяла меня за руку и мы вышли в подъезд. Я заметил, что там уже было темно. Значит, я проспал почти до вечера?
– Нет, сутки ты спал, – сказала, улыбаясь она.
– Я все сидела и смотрела, – сказала она.
– Как ты нашел городок? – сказала она.
– Венгр проводил… – сказал я.
– Кстати что такое «Кесондр кеснодр секешфекешвархе»? – спросил я.
– Володя! – сказала она.
– Все так же ругаешься матом, негодник! – сказала она.
– Татьяна Николаевна, мне уже 35… – сказал я.
– Ну ладно, – сказала она.
– Это значит «да пошел ты на хер гребаный русский шовинист» – сказала она.
– Я – шовинист????? – удивился я.
Потом нервно глянул вверх. Где-то там, на втором этаже, всегда висели наверху пауки, которых я страсть как боялся. И в проеме лестичной клетки всегда было темно. Я постоянно воображал там мрачного черного мужика из фильма про роботов – в шлеме и с плащом, – которого видел в кинотеате, и фильм шел на венгерском без титров. Много позже я узнал, что это повелитель зла, Дарт Вейдер.
Мужик вышел из тьмы, и цеременно кивнул мне, держа в руках шлем.
– Кёсоном, – сказал он.
Я даже не испугался – просто открыл рот и смотрел назад, пока Татьяна Николавна тащила меня за руку вниз. На первом этаже я чуть не споткнулся обо что-то. Пригляделся – пацан.
– Петя Верхостоев, – сказала Татьяна Николаевна.
– Помнишь, ты его попросил себя проводить, – сказала она.
– А ему за это автомат подарить? – сказала она.
– Вот с тех пор и стоит дурак, ждет… – сазала она.
– Да ты не парься, малыш, – сказала она.
– Петя тупой был, не то, что ты, красавчик, 190 слов в минуту в первом классе, – сказала она.
– Скорость чтения лучшая в начальных школах ЮГВ, – сказала она.
– Прости, пацан… – сказал я, выходя.
На улице мы пошли по дорожке – цеременно, словно генерал Лебедь и его супруга, которые обожали так наматывать круги по парку еще одного гарнизона моего дет… впрочем, какая разица, подумал я с горечью, – и Татьяна Николаевна показала мне бассейн. Удивительно, но в нем была налита вода!
– Как же это, – сказал я.
– Помнишь, тут утонул по пьяни лейтенант, – сказала Таьяна Николаевна.
– Да, летчик сраный, – сказал я с презрением, ведь это была Артиллерийская Часть.
– Фррррр, – сказал вдруг мужик, высунувший голову из воды.
Я узнал в нем утонувшего лейтенанта. Он помахал мне линялой рукой. Сказал:
– Там где пехота не пройдет, – сказал он.
– И бронепоезд не промчится, – сказал он.
– И грозный танк не проползет, – сказал он.
– Там пролетит стальная птица, – сказал он.
– Так что…. это кто еще сраный, – сказал он.
– Пацан, а ведь это твой отец дежурил в ту ночь, – сказал он.
– Отвали, – на всякий случай сказал я.
– Да нет… если бы не он, мои собутыльники бы сбежали, – сказал он.
Снова нырнул. Я глянул: он лег на дно, широко раскрыл глаза и выпустил воздух струйкой пузырьков. Татьяна Николаевна тактично кашлянула. Я обернулся, и увидел, что она держит за руку грустного пацаненка в школьной курточке и с носом, как у выдающегося советского актера Вицина.
– Рома Шраер! – радостно сказал я.
– Володя Лоринков, – сказал он.
– Помнишь, я предложил тебе с братом купить у меня винтовку-воздушку? – сказал он.
– В 1984 году, – сказал он.
– Как же, – сказал я.
– Полсотни форинтов мы тебе заплатили, – сказал я.
– Ага, – сказал он.
– Я, собственно, зачем, – сказал он.
– Форинты-то в 2002—м обесценились, вместо них теперь евро… – сказал он.
– И? – сказал я.
– Так я за «воздушкой»! – сказал он.
– Ах ты жи… – сказал я.
– Тс-с-с-с, – сказала ласково Татьяна Николаевна, зажимая мне рот.
– Посмотри, как красиво, – сказала она.
В наступивших легких сумерках заброшенный городок ожил. Горели окна, мелькала разноцветными огнями карусель, которую ставили на плацу по выходным, пахло колбасами и «ландышами» – теми самыми лепешками с чесночным соусом, – от лавок в фургонах – из которых протягивали ту самую колбасу и «ландыши» приветливые в минуту торговли венгры… Прогуливались короко стриженые мужчины в форме и без обручальных колец… и женщины со смешными прическами как у Джейн Фонды и с обручальными кольцами. Пары цеременно кивали мне.