– Я князь мира сего, – сказал он.

– А вы уже… того, – сказал он.

– Тю-тю, воркутю, – сказал он.

Подросток засмеялся.

– То есть, за нами всеми сейчас придет Бог, – уточнила девушка.

– Трудно сказать, – сказал красавец.

– Последний раз мы виделись при обстоятельствах, не побуждающих желания увидеться вновь, – сказал он.

– И это было очень, очень давно, – сказал он.

Посмотрел задумчиво в небо, усыпанное яркими звездами. Вздохнул. Поднялся. Сказал:

– Буду откровенен, мне пора, – сказал он.

– Было очень приятно познакомиться, – сказал он.

– А я вовсе не лесба! – сказала критик.

– А можно мне с вами, ассистентом, – сказал юный гот.

– Я и не кончила, просто подбодрила мальчишку, – сказал Шарлиз Терон.

– Боюсь, насчет небоскребов меня не так поняли, – сказал Бен Ладен.

– Спасибо, спасибо за откровенность, друзья, – сказал князь.

Разулся и, осторожно ступая босыми ногами по мокрой от ночного тумана траве, ушел в темноту. Мужчины и девушка уселись вокруг костра и стали глядеть в пламя.

…ночью три звезды скользнули с небосклона на Землю. Покатились, светящиеся, по скалам, и упали к ногам девятилетнего рабочего алмазной шахты «Де Бирс». Мальчик попробовал было спрятать один из камней во рту, но охранник на вершине карьера заметил, и, без предупреждения, выстрелил. Сидевшим у костра пришлось потесниться.

Там где волки

Прямо передо мной сидел важный индеец в шикарном головном уборе. Шикарном для гуся, я имею в виду. Или кто у них там летает взад-вперед в пору миграций? Много красивых перьев почти скрывали лицо мужчины, но было видно, что он в летах. И он был так похож на индейца, что у меня почти и сомнений-то не осталось, что он ненастоящий. Югослав, наверное, подумал я. Мужчина кашлянул смущенно, и сказал по-сербски.

– Значит, так, – сказал он.

– У тебя за плечом сидят два волка, – сказал он.

– Какие, Гойко Митич и Иосиф Броз Тито? – сказал я.

– Они ведут свою вечную борьбу, – сказал он, не обращая на меня внимания.

– Один волк есть глупость, алчность, высокомерие, ненависть, – сказал он.

– Другой есть добро, терпение, любовь, внимание, – сказал он.

– Какой же из них побеждает, – сказал он.

– Ну, я полагаю… – стал было отвечать я.

– А тот, – сказал он.

– Которого ты кормишь, – сказал он.

Замолчал. Наклонился вперед, к огню. Взял уголек и прикурил от него трубку. Я смотрел, как искры от уголька бросились врассыпную в звездное небо. Было во всем этом что-то от уходящей в преисподню мексиканской ночи, что вот-вот заляжет на дно ущелья, уступив дню, беспощадному солнцу, и дикой жаре. Индеец посмотрел на меня внимательно, и сказал:

– Так которого ты кормишь? – сказал он.

– Почему ты говоришь уже не по-србски, бртушка, – сказал я.

– Ты все еще живешь материальным, – сказал он.

– Так всегда бывает с теми, кто пришел оттуда, – сказал он.

– Тело еще не отпустило вас, – сказал он.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь и откуда я пришел, – сказал я. с раздражением.

– И что тебе вообще надо, старый клоун в педерастической шапке из перьев, – сказал я. с гневом

– Такой же нудный, как все тупорылые аборигены США, – сказал я. с нетерпением.

– Творчески переработавшие сказки, рассказанные им иезуитами, – сказал я зло

– Которые они, в свою очередь, рассказывают дурачкам вроде графомана Кастанеды, – сказал я высокомерно.

– Так какого ты кормишь? – сказал он.

Я пожал плечами и встал. Пошел прочь от костра. За мной следовали, почему-то, четыре светящихся глаза. Потом я услышал волчий вой. Но мне не было страшно, я просто шел на север, который определил по Полярной звезде. В пустыне было холодно, так что я принялся идти быстрее и напевать про себя.

– Моя звезда всегда со мной, – пел я.

– Она идет по жизни маршем, – пел я.

Слуха у меня никогда не было. Зато голос так и не появился. Это было так отвратительно, что даже волки затихли, не желая мне подвывать. Я шел, и все пытался понять, как я тут очутился. Мысль о том, что я умер, была первой и вполне ожидаемой. Но я чувствовал тело – чувствовал боль, когда одна из искр попала мне на кожу, чувствовал ветерок, чувствовал камушки под ногами, камушки, от которых и обувь не спасала. Они впивались в ноги так, что я понял – далеко не уйду. Но от костра я уже удалился настолько, что легко мог спутать его с любой другой звездой. Так что я все равно пошел прямо. Светящиеся глаза – а может быть, звезды, – следовали за мной, и я даже как-то успокоился. Все веселее с двумя волками, чем одному. Это если киноактер в роли индейца был прав.

…у следующего костра я увидел человека в костюме, почему-то, Человека-Паука. Завидев меня, он приподнялся, помахал мне рукой. Я присел у огня и стал греть руки.

– Не хочешь покормить своих волков? – спросил он.

Чертов Твинпикс! Я ничего не ответил. Когда нечего сказать, зачем и говорить. Он вздохнул и сказал:

– Ну хорошо, сразу к делу.

Подпрыгнул в воздух, и стал делать сальто. Потом еще и еще. Получалось здорово, как в цирке. Каждый раз, прыгая, он пускал в разные стороны что-то вроде белесых лучей. Это выглядело, как если бы на канаты кто-то накончал, а потом высушил, и вытянул их в свете Луны.

– Эк-зи-стен-ци-а-ль-но, – сказал я.

Он ничего не ответил, и, когда паутина была готова, оказалось, что я нахожусь в самом ее центре. Волки зарычали, и я впервые увидел их. Тот, что добрый, как будто улыбался. Позлее был с горящими глазами, и у него были оскалены клыки. Бивес и Батхед монтанической ереси, подумал я. Дернулся разок, другой. Паутина оказалась вполне прочной. Паук – теперь в нем не было ничего от человека – стал приближаться по ней ко мне, и я увидел его жала. Тогда мне стало по – настоящему страшно… Но чем больше я вырывался, тем сильнее прилипал. Где-то вдалеке бились волки, которые рвались мне на выручку.

– А теперь, – сказал паук откуда-то издалека.

– Ответь на мою загадку, – сказал он.

– Угадаешь, жить будешь, – сказал он.

– Ну, валяй, – сказал я обреченно.

Мне никогда не везло в лотерею, я никогда не выигрывал никаких литературных премий, и мне ни разу не доводилось найти кошелек, полный денег. Было от чего прийти в уныние.

– Кто лучший русский писатель сегодня? – сказал паук, и стал двигать жалами.