Дар или проклятие | Страница: 13

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Трудно сказать, чего Наташа ждала, но почему-то после этих слов ей сразу стало легче, ком, сжавший горло, растаял, и она поняла, что все сделала правильно.

– Не считаю.

Он молчал, и тогда Наташа попросила:

– Витя, ты больше не звони. Это ни к чему не приведет. Не звони, не надо трепать друг другу нервы.

– Ну, как знаешь, – грустно произнес муж, и в трубке послышались короткие гудки.


А ведь Наташа обрадовалась ему утром, неожиданно понял Вершинин. Странно, Вадиму казалось, что он совсем о ней не думает. Тут ему стало так радостно, что он готов был расцеловать полную пожилую монтажницу Галину Сергеевну, которая весь день мельтешила около установки, боясь его недовольства.

– Отлично сделано, Галина Сергеевна, – успокоил ее он.

– Что с тобой, Вадим? – спросила та, внимательно его разглядывая.

– А что?.. – не понял он.

– Какой-то ты чудной сегодня. Не такой, как всегда.

Он пожал плечами, а потом не выдержал и спросил:

– Какой?

– Как будто влюбился. – Она засмеялась, а Вершинин испугался, что Наташа не обрадуется ему вечером, когда он будет ждать ее после работы, и ему уже никогда не будет так радостно, как сейчас.

Он опять пожал плечами и повернулся к надоевшей установке.

Надо было спросить ее телефон и узнать, когда она кончает работать, а он не узнал.

Еще ему очень не нравилось, что Наташа улыбалась кому-то, разговаривая по телефону утром.


Вершинин ждал ее уже давно, часа полтора. Смотрел на вход большого офисного здания, боялся ее пропустить, боялся, что Наташа уже ушла, а он не может ей позвонить, и его очень страшило, что она ему не обрадуется.

А когда наконец увидел ее на ступенях крыльца, так обрадовался сам, что как будто чудом мгновенно оказался перед ней и забыл посмотреть, радуется она ему или нет.

Он улыбнулся и молча пошел к машине, пропустив Наташу чуть вперед, и только когда они уже уселись, сказал:

– Наташ, мы сейчас поедем к тебе, ты соберешь вещи и поживешь у меня. Тебе нельзя оставаться одной. Выясним, кто стрелял, в кого, зачем, тогда вернешься домой.

Наташа хотела сказать, что это глупо, ни на что не похоже, стрелять в нее никто не мог, и она не собирается уезжать из собственной квартиры, но молчала.

За нее никто, никогда и ничего не решал, разве что родители в детстве. С Виктором ей все приходилось решать самой. Куда ехать в отпуск, в какой ресторан пойти пообедать и какую еду заказать. Она решала, куда ехать отдыхать, и Виктор дотошно выяснял, сравнила ли она цены в отелях, и сокрушался, что будет очень жарко. Она выбирала ресторан, и он выяснял, уверена ли она, что их там не отравят. Наташа знала, что спрашивать его, куда поехать и где пообедать, бесполезно, потому что он тут же обижался неизвестно на что и потом долго на нее дулся.

Ему никогда не пришло бы в голову предложить ей уехать из собственной квартиры, пока он не выяснит, кто и зачем стрелял. Он бы у Наташи спрашивал, кто же в нее стрелял и что им теперь в связи с этим делать.

Она молчала, и Вершинин сказал:

– У меня большая квартира, разместимся.

– Нет, Вадим, спасибо. Это невозможно. Я буду жить дома. И не стрелял в меня никто, не придумывайте.

Он вздохнул, и она поняла, что вздохнул неодобрительно. И удивилась тому, что так отлично чувствует его настроение.

Машин, как и утром, было немного, и они небыстро, со скоростью потока, поехали.

Неожиданно Вадим резко остановил свою «Хонду» и подал ее назад, к автобусной остановке, на которой тусовались грязные личности, то ли бомжи, то ли просто законченные алкоголики, смеялись, матерились, передавали друг другу бутылку. Прохожие обходили остановку стороной.

– Это моя мать, – хмуро произнес он, глядя прямо перед собой.

– Что? – не поняла Наташа.

– Там, – он смотрел все так же прямо перед собой, – я ее ненавижу.

Наташа посмотрела на бомжей-алкоголиков и разглядела среди них женщину. Вадим все так же не поворачивал головы и был, казалось, совершенно спокоен, но Наташе, косившейся на его упрямо сжатые губы, вдруг почти до слез захотелось погладить его по коротко стриженным волосам, как маленького.

– Это великий грех.

– Ты веруешь?

– Нет.

– Грех, – согласился он.

«А ведь я знал, что она – моя судьба, – подумал вдруг Вадим, – еще год назад знал, когда впервые увидел… ауру». Ему стало так жаль потраченного впустую года, что он чуть не застонал.

– Вадик, – Наташа положила ладонь на его руку, видя, что он собирается тронуться, – ее нужно забрать отсюда.

– Нет, – сказал он резким тоном покойного деда. – Ей самой решать, как жить.

Он даже не заметил, что она назвала его Вадиком.


Его жизнь изменилась сразу и бесповоротно, когда ушел отец. Сначала мама все время плакала, и Вадик очень ее жалел, и все хотел позвонить отцу и попросить его вернуться, но не знал его рабочего номера. В шесть лет Вадик уже умел звонить по телефону. Потом мама как-то сразу стала очень веселой, смеялась, пела ему песни, и Вадик так этому радовался, что прощал ей, когда она засыпала почти сразу, как только приводила его из детского сада, а есть в доме было совсем нечего. Он радовался, что мама не плачет, и не понимал, почему на нее так кричит дед, когда они с бабушкой приходят к ним домой.

Перед самой школой, через полгода после ухода отца, бабушка забрала его к себе насовсем. Сначала мама приходила почти каждый день, благо жили они рядом, потом реже, а потом совсем редко. Может быть, он так ничего и не понимал бы еще долго, потому что бабушка и дед о матери при Вадиме никогда не говорили. Только однажды он увидел ее, спящую на грязном газоне у автобусной остановки. Он шел в магазин за хлебом, было уже темно, и пьяную женщину он заметил, когда подошел совсем близко. Вадим до сих пор помнил свой детский ужас, как хотел отойти от нее и не мог и как потом не соображал, почему оказался дома, и бабушка обнимала его, целовала и плакала.

Он до сих пор не понимал, как бабушка догадалась, что с ним произошло. Она прошептала ему в ухо: где? А подошедший дед сказал, как отрезал, что это не имеет никакого значения. Потом дед долго с ним разговаривал, объяснял, что мать больна, что ее нужно жалеть, но вместе с тем она должна сама справиться со своей болезнью, и она наверняка справится. Вадику было все равно, справится мать с болезнью или нет, он только хотел никогда больше ее не видеть. Ни пьяную, ни трезвую.

Он учился тогда в третьем классе.

Он не знал, рассказала ли бабушка матери о том страшном случае или нет. Ему было все равно. С тех пор он воспринимал мать как постороннего человека, терпел, когда она, приходя, целовала его, морщился и уходил к себе в комнату, если от нее пахло спиртным, засиживался с ней на кухне, если она была трезвой и рассказывала что-то интересное. И никогда не вспоминал о ней, когда она уходила.