– Добрый вечер, Андрей Аркадьевич, – сказала Катя.
– Привет. Что же это вы?
– А что?
– Ни звонка, ни SMS. Я все ждал.
– Я думала, вы заняты.
– Да, бумаг накопилось, писанины, уголовное дело мы с вами расследуем, не в бирюльки играем.
– И правда, а я все удивлялась, что манера вашей работы…
– Манера моей работы?
– Ну стиль, он больше на стиль оперативника смахивает, а не на следственный, – сказала Катя, усаживаясь на стул напротив него и кладя ногу на ногу. Туфельки новые на высоченных шпильках.
– Так уяснить сначала требуется, с чем мы имеем дело, – сказал Страшилин. – А если сразу всех с ходу допрашивать, класть на протокол – бумаги не хватит, дело в десять томов не уложится. А меня интересует самая суть. Вот нащупаем ее, поймем, тогда я и за допросы в кабинете примусь.
– Но у вас же срок идет по делу процессуальный.
– Ничего, продлю.
– У вас тут от дыма сигаретного дышать нечем, – поморщилась Катя.
Он резко встал и рывком распахнул фрамугу окна. В кабинете повеяло холодом – октябрь, октябрь…
Катя украдкой разглядывала его – ну и как, состоялся вчерашний воскресный загул по барам или нет? Лицо немного опухло, но он гладко выбрит. И мятной жевательной резинкой от него не разит. Правда, сейчас шесть часов вечера, неизвестно, как он утром выглядел – с похмелья.
– Я ждала – есть ли новости, – призналась она кротко.
– Есть, как не быть новостям. Кое-какая информация опять появилась.
– О ком? – спросила Катя нетерпеливо, она уже не могла сдержать своего любопытства. – О ком из них, Андрей Аркадьевич?
– Об игуменье монастыря Евсевии. В миру ее имя – Алла Михайловна Никульшина. И она тоже есть в базе данных, правда, это дело, точнее, отказной в возбуждении уголовного дела, давно в архиве.
– О чем там речь?
– О суициде, – ответил Страшилин, – опять о суициде, как и в случае с прошлым сестры Инны. Только это тот еще суицид. Игуменья – вдова академика Никульшина. Он застрелился в 89-м. Был одним из ведущих специалистов военно-промышленного комплекса. Проверку самоубийства спецслужбы вели, не милиция… Информации о причинах самоубийства в базе данных – никакой. На его жену Аллу делалась установка, она была моложе мужа на двадцать лет. И работала в то время в партийных органах. Восемьдесят девятый год – это сейчас даже в телескоп не увидишь… Столько лет прошло. И вот надо же, к старости, как все изменилось – вдова академика, партработник – теперь игуменья. Матушка настоятельница…
Катя молчала. Потом она сказала:
– Иногда происходит мощный психологический толчок для таких перемен в жизни, в мировоззрении. Но… тут у нас получается, что для них – и для послушниц, и для настоятельницы – этим толчком была смерть? Андрей Аркадьевич, а мы ведь с игуменьей Евсевией так до сих пор и не побеседовали. А помните, сестра Инна нам сказала, что это по ее распоряжению они все трое посещали Уфимцева и помогали ему?
– А я пока не знаю, о чем с ней говорить, – ответил Страшилин. – Надо поднакопить еще информации. А потом с умом ею распорядиться.
Катя вздохнула – ну что ж, вот и пауза, кажется, в деле наступила. Нет, все же у Страшилина совершенно особая, своя манера вести поиск и расследование. Интересно, что это даст?
– Я пока не вижу никаких связей с нашим убийством, – призналась она.
Страшилин прислонился к подоконнику и сунул в рот новую сигарету. Он выглядел усталым.
Но все это – усталость, тень раздражения и недовольства, нерешительность и задумчивость – расселялись в мгновение ока, словно сигаретный дым в порыве осеннего ветра, ударившего во фрамугу.
– Айда, – объявил Страшилин и стукнул кулаком по подоконнику.
– То есть? – удивилась Катя.
– А смотаемся сейчас, вечерком.
– Куда?
– К внучке-затворнице, – сказал Страшилин. – Как говорится – без козырей мы в остатке. Но тут у нас козырь красивый – пленки видеозаписей с камер. Мне эту маленькую врунью допросить надо на протокол официально и уже с предъявлением неопровержимых улик в том, что она не сидела дома в тот вечер, когда ее деда прикончили. Вот и допросим мы ее с вами, Катя… Не пропадать же такому прекрасному вечеру. Тем более вы сами сюда ко мне пришли.
– Я пришла, Андрей Аркадьевич, потому что…
– Да я рад, – Страшилин ей широко улыбнулся, – я чертовски рад. Сейчас все тут сворачиваю, беру протокол допроса, и мы едем на Трубную.
И они вдвоем поехали на Трубную. И для начала застряли в кромешной пробке на бульварах.
– Честное слово, в час пик по Москве передвигаться без машины проще. Но расстояния все же приличные. – Страшилин осторожно лавировал в пробке и все пытался кого-то там обогнать на сантиметр.
До Трубной добрались уже в восьмом часу. Въехали по двор дома Уфимцева, полный дорогих машин. Страшилин позвонил в домофон подъезда, вызвал консьержа, предъявил удостоверение. Все, как в прошлый раз, и они поднялись на лифте.
Страшилин сразу начал громко звонить в дверь.
– Елена Уфимцева, это я, следователь по особо важным делам Страшилин, мне надо с вами побеседовать. Открывайте. Я знаю, вы дома. Открывайте сейчас же, иначе вызываю сотрудников полиции, и мы дверь вскрываем с понятыми!
Катя прислонилась к стене в ожидании. Снова эти смешные нелепые угрозы. Но на внучку-скрытницу они опять-таки подействовали.
Клацнул дверной замок, звякнула цепочка, и Елена – Леночка Уфимцева открыла дверь – узенькую щелку.
Катя увидела, как тревожно блестят ее глаза. Сравнение напрашивалось само собой – зверек-хорек из норки выглядывает.
– Открывайте, открывайте, не бойтесь, это мы, – объявил Страшилин.
Леночка впустила их.
Катя разглядывала ее с любопытством – одета все в тот же серый худи и спортивные брюки, длинные волосы – по плечам, челка на лбу. Девушка похожа на тень – тщедушная и худая, высокого роста. Худоба ее не красит, не добавляет изящества и женственности, фигура костлявая и угловатая, как у подростка.
– Чем это у вас тут так пахнет? – Страшилин потянул носом.
– Я пиццу разогревала. Подгорело. – Леночкин голос снова шелестел, как сухой лист. – Что вам опять надо?
– Я обязан официально допросить вас, как ближайшую родственницу убитого, – сказал Страшилин. – Я буду задавать вам вопросы, а вы – отвечать честно и правдиво, потому что я официально предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.
– Лена, где мы можем поговорить спокойно? – спросила Катя.