С виду такое незатейливое дело об убийстве одинокого пенсионера Ильи Уфимцева подводило их к чему-то очень серьезному и важному, что могло коснуться…
Да, Страшилин ощущал это сейчас чуть ли не всем своим большим телом, покрывшимся вдруг мурашками, – могло коснуться…
И меня тоже? Но как? Почему? С какой такой стати?
Они стояли на пороге тайны, возможно, не одной…
И у этих тайн, пока еще не раскрытых, будут последствия.
На кухню влетел попугай и приземлился на холодильник. Он не говорил ничего, только пялился темными крохотными глазками. Старая мудрая птица что-то знала, но не желала делиться своей мудростью.
Страшилин протянул руку, чтобы открыть холодильник, и понял, что рука его дрожит.
В холодильнике – на полках банки с пивом и…
Может, это все еще коньяк – крепкий, выдержанный коньяк продолжал так действовать. Страшилин не испытывал жажды.
Он захлопнул холодильник, оставив пиво на месте. Не время напиваться в стельку. Тайны, к которым они вплотную приблизились – а он чувствовал это каждой клеткой, каждым атомом, привыкнув доверять своему внутреннему шестому чувству, – так вот, тайны… они требовали ясной холодной головы, трезвости ума, чтобы во всем разобраться.
Ну, хотя бы попробовать.
Катя в тот вечер, возвращаясь на такси с Делегатской, думала о том, что они узнали об отце сестры Риммы и о майоре Крыловой. Но связать это как-то воедино с тем, что они расследовали, она пока не могла.
Мысли ее все чаще обращались к Илье Ильичу Уфимцеву. Потерпевшему, которого там, в доме в «Маяке», она и не видела, испугавшись смерти и крови. Только старческие ноги в носках и засаленные тапочки. Только фотография в паспорте, впечатление от нее уже практически стерлось из памяти.
А ведь этот потерпевший, убитый – центральная фигура всего расследования.
Бывший почти что министр, партийный функционер, а потом деятель совместной российско-зарубежной фирмы. Бизнесменом его назвать язык не повернется, просто он сумел резко поменять свою деятельность, пристроиться на выгодное и хлебное, очень денежное место и благополучно просуществовать там до преклонных лет.
А кроме того, он – отец, но сын его из-за великой своей занятости на службе государства даже не приехал хоронить его.
Он – дед, а внучка сначала опозорила его на весь свет клеветой и наговором, а затем порвала с ним все связи, не заботилась, не ухаживала, бросила. И тоже проигнорировала похороны.
Живший в своем доме в «Маяке», словно на острове уединения, каких ответов и на какие вопросы он ждал от посещавших его монашек? Боялся умереть в одиночестве и пытался узнать, нельзя ли отсрочить смерть?
Но кто, кто же способен был ответить ему на этот вопрос? Книга, что он читал, – Библия? Но в истории сестер Оголы и Оголивы нет ответов на такие вопросы. На другие есть. На этот конкретный нет.
Придя домой и поужинав, Катя снова открыла в планшете комментарии к 23-му стиху Иезекииля.
Сестры Огола и Оголива, посвященные, обещанные Господу и не оставшиеся ему верными.
Именно об этом сказано в комментарии – об отступничестве. Но нет ответов о том, как обмануть смерть, заставив ее предоставить отсрочку от неизбежного.
И об обмане ли идет речь? Катя вспомнила, что говорили ей оба старика – Горобцев, бывший начальник областного ОБХСС, и отец участкового Гуляева, – нет, там, в Каблуково, на фабрике, когда они встретились, Виктор Мурин – отец сестры Риммы – и майор Крылова, все произошло чисто случайно.
Скоропостижная смерть от инфаркта. Именно с этим столкнулся Мурин-Везунчик и спасся.
Но с чем столкнулся в своем доме старик Уфимцев? С убийством.
Та надпись на полу кровью, женские следы…
Кто же посетил его в тот вечер перед тем, как во всем поселке погас свет? Словно темный занавес опустили над всей историей.
Катя решила – нет, надо продолжать работать дальше и собирать максимум информации о самом Уфимцеве. Может, стоит еще раз съездить к Горлову в санаторий? Может, он что-то еще вспомнит? Или найти еще кого-то. Страшилин ведь обещал какого-то свидетеля.
Без дополнительной информации все в этом таком «тихом» деле зависает.
И она уже в который раз решила терпеливо ждать развития событий. Ждала целый следующий день. Страшилин опять где-то пропадал. Позвонил (на этот раз позвонил!) лишь на следующее утро, когда Катя только-только пришла на работу в главк.
Сказал коротко: «Спускайтесь, я на улице у подъезда. Поедем в ЦКБ, кажется, нам с вами выпал шанс».
Катя подумала – это Центральная Кремлевская больница. В каких же местах им предстоит допрашивать свидетелей по этому делу!
И она не ошиблась. С таким свидетелем и при таких обстоятельствах им еще ни разу в жизни не доводилось разговаривать.
– Константин Янович Поклонский, – сообщил Страшилин в машине. – Ну тот старичок-свидетель, который знал Уфимцева по аппарату ЦК. В больницу он попал, но оказалось, что ничего серьезного пока. Там у него дочь сегодня, я ей звонил. Надо успеть застать ее.
Въехали в ворота больницы по заказанному пропуску. Страшилин сразу направился в сторону одного из корпусов. На проходной снова лежали для них пропуска. И вот на лифте они поднялись на третий этаж в терапевтическое отделение. Коридор, отделанный дубовыми панелями, палаты.
Возле медицинского поста их встретила представительная высокая дама лет пятидесяти в брюках и ярком шерстяном пончо.
– Добрый день, Жанна Константиновна, спасибо, что дождались нас, – поздоровался с ней Страшилин.
– Папа в палате, завтракает, – сказала дама. – Мы с мужем уезжаем отдыхать в круиз, а папу я решила определить сюда на это время. Чувствует он себя неважно. Я не очень поняла, какие у вас, полиции, к нему вопросы могли возникнуть.
– О делах давно минувших дней, об одном сотруднике, которого он знал прежде, ныне покойном.
– Да? – дама в пончо приподняла удивленно брови. – Я только хочу предупредить вас – если он вспомнит.
– А что? У него с памятью плохо?
– Порой она ему изменяет, – ответила дама со вздохом, – такой возраст у папы. Так что удачи вам и терпения. Возможно, вопросы придется задавать по нескольку раз.
С таким вот ободряющим напутствием они, постучав, и вошли в палату Константина Яновича Поклонского.
Палата одноместная, небольшая, уютная, тоже вся отделана дубовыми панелями – старая еще постройка. На кровати, обложенный подушками, сидел крохотный, лысый, высохший, похожий на гнома старичок и ел яйцо в фарфоровой подставке. Находилась в палате и нянечка – она налила в поильник какао и обратилась к Кате: