Норман был эгоистичным, мерзким типом. Он был начисто лишен порядочности и чести и ради собственной власти был готов принести в жертву кого угодно. Однако когда он ставил очередную подпись под свидетельством о владении акцией, мне казалось, что с пера его стекают не чернила, а кровь.
С тридцатиэтажной высоты я смотрел вниз на улицу. Отсюда все люди казались малюсенькими. У них крохотные мечты, микроскопические планы. Завтра суббота, выходной день. Кто-то поедет на пляж, кто-то — в парк. Они будут беззаботно сидеть на траве рядом с женами и смотреть, как резвятся детишки. Счастливчики!
Им не приходится жить в джунглях, где ценность человека определяется по его способности жить среди волков. Они не родились у отца, который мог любить только сына, похожего на него. Их не окружают люди, которые думают только о том, как бы припасть к источнику богатства. И любили они по велению чувств, а не по расчету.
У меня стало кисло во рту. Возможно, так оно и происходит внизу, но на самом деле я этого не знаю. И у меня нет особого желания это узнать. Мне нравится наверху.
Это все равно как быть в небе: рядом нет никого, кто бы говорил мне, что можно, а чего нельзя. В моем мире ты сам устанавливаешь правила. И всем приходится по ним жить, нравятся они им или нет. Это — пока ты наверху. А я собирался оставаться здесь долго. Так долго, чтобы, упоминая мое имя, люди знали, о ком говорят. Обо мне, а не о моем отце.
Резко отвернувшись от окна, я подошел к столу, взял свидетельства и просмотрел их. Они были подписаны правильно. Бернард Б. Норман.
Берни поднял глаза и попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось.
— Много лет назад, когда Берни Норманович открыл свой первый дешевый синематограф на Четвертой улице, никто и подумать не мог, что однажды он продаст свою компанию за три с половиной миллиона долларов.
Неожиданно мной овладело полное безразличие. Мне уже не было его жаль. Он обокрал компанию более чем на пятнадцать миллионов, оправдывая это только тем, что он когда-то ее основал.
— Наверное, это вам тоже потребуется, — сказал он, засовывая руку в карман и вытаскивая сложенный лист бумаги.
Это было заявление об отставке с поста президента компании и председателя совета директоров. Я не мог скрыть своего удивления.
— Что-нибудь еще от меня нужно?
— Нет, — ответил я.
— Не совсем, — мягко произнес он и направился к телефонному аппарату. — Оператор, это мистер Норман. Теперь можете соединить мистера Корда. — Он протянул мне телефонную трубку: — Вас.
Я взял ее и услышал:
— Вас вызывает Лос-Анджелес, мистер Корд.
Ожидая соединения, я поймал на себе хитрый взгляд Берни. Он подошел к двери и обернулся к племяннику:
— Идешь, Дэвид?
Вулф начал было вставать, но я повелительно сказал, прикрывая рукой трубку:
— Останься!
Дэвид взглянул на дядю, едва заметно качнул головой и вновь опустился в кресло.
— Почему я на что-то рассчитывал от моей плоти и крови? — вопросил Берни и ушел.
В трубке раздался женский голос, который показался мне смутно знакомым:
— Джонас Корд?
— Да, я. Кто это?
— Айлин Гайар. Я ведь день пытаюсь дозвониться до вас. Рина… Рина…
Ее голос сорвался. От зловещего предчувствия у меня похолодело сердце.
— Да, мисс Гайар? Так что насчет Рины?
— Она… она умирает, мистер Корд, — выдавила она сквозь рыдания. — И хочет вас видеть.
— Умирает?! — повторил я.
Я не мог этому поверить. Только не Рина. Она неистребима.
— Да, мистер Корд. Энцефалит. Поторопитесь. Врачи не знают, сколько она протянет. Она лежит в клинике Колтона в Санта-Монике. Я могу ей передать, что вы едете?
— Скажите, что я уже в дороге! — ответил я и положил трубку.
Я повернулся к Дэвиду Вулфу. Он наблюдал за мной со странным выражением.
— Вы знали?
— Да.
— Почему мне не сказали?
— Не мог. Мой дядя боялся, что если вы узнаете, то не захотите купить у него акции.
Я снова взялся за телефон и попросил соединить меня с офисом Морриси на аэродроме.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил Вулф.
Я помотал головой. Меня заставили купить совершенно ничего не стоящую компанию. Но жаловаться я не имел права. Я знал правила игры.
Но даже и это не имело значения. Ничто не имело значения. Кроме Рины. Я нетерпеливо выругался, дожидаясь, чтобы Морриси ответил.
Я мог попасть к Рине только на КА-4.
В ярко освещенном ангаре кипела работа. На крыльях двое сварщиков с опущенными масками приваривали дополнительные топливные баки. Внизу росла груда мусора: механики снимали все, что увеличивало вес самолета и при этом не было совершенно необходимо в полете.
Я посмотрел на часы, показывавшие двенадцать. В Калифорнии уже девять.
— Долго еще? — спросил я у подошедшего ко мне Морриси.
— Не очень, — ответил он, глядя на листок бумаги, который он держал в руках. — Но даже после того, как мы все снимем, останется семьсот пятьдесят лишних килограммов.
Весь Средний Запад был полностью закрыт грозами. Оставалось только облететь их с юга. Для этого, по расчетам Морриси, для самого полета нужно было взять на сорок три процента топлива больше, плюс семь процентов про запас.
— Почему бы вам не задержаться до утра? — спросил Морриси. — Может, погода улучшится и можно будет лететь напрямую.
— Нет.
— О Боже! Но вы же просто не взлетите! Если вам так хочется погибнуть, взяли бы револьвер!
Я посмотрел на груду снятого с самолета оборудования.
— Сколько весит радио?
— Двести семьдесят пять килограммов. Но его снимать нельзя! Как вы узнаете о своем местонахождении и погоде на маршруте?
— Так же как я их узнавал раньше, когда на самолетах радио не было. Снимай!
Он направился к самолету, недоуменно качая головой. Тут мне в голову пришла еще одна идея.
— А система подачи кислорода в кабину?
— Четыреста, включая баллоны.
— Снимешь и ее. Я полечу низко.
— И через Скалистые Горы тоже?
— Положи в кабину маску и портативный баллон.
Войдя в кабинет, я позвонил Базу Далтону в наш офис в Лос-Анджелесе. Его разыскали только дома.
— Баз, это я — Джонас.
— А я гадаю, когда ты позвонишь.
— Сделай мне одно одолжение.