Усталый донельзя Белланже потер виски. Вот бы сейчас лечь, но куда там…
— Так Шеффер-то зачем использовал быструю заморозку?
— Начинать надо с другого вопроса: зачем ему понадобилось замораживать разные части человеческого тела? С какой целью? Ты, как и я, знаешь, что человек в основном состоит из воды. Обычно за то время, пока тело переходит от температуры окружающей среды к быстрой заморозке, везде в организме образуются кристаллики льда. Их меньше, чем при обычном, классическом замораживании, но все же концентрация вполне внушительна. А тут… образцы совершенно гладкие, будто их воском покрыли. Я рассматривал их в лупу: ни на поверхности, ни внутри ткани — ни единого кристаллика!
— Но разве можно избежать образования льда? Как?
— Опять-таки в нормальных условиях — никак. В организмах некоторых антарктических рыб естественным образом вырабатываются определенные белки-«антифризы», которые не дают крови застыть, поэтому они спокойненько живут себе при низких температурах. Но там-то речь всего лишь о минус двух-четырех по Цельсию, а в нашем случае потребовалась бы мгновенная заморозка, какой просто не бывает.
— Ты сказал «в нормальных условиях»…
— Ну да, в нормальных. А теперь… ты прочно сидишь?.. Тогда слушай: я обнаружил, что во всех этих образцах человеческой ткани тоже содержится цезий-137. При пересчете на килограмм веса получается где-то в районе тысячи трехсот беккерелей.
Белланже вздохнул:
— Опять эти тысяча триста… У детей, которых привозит во Францию ассоциация, примерно столько же. И у нашего парнишки из кретейской больницы было тысяча четыреста на кило.
— Любопытное совпадение, верно? Ну и насколько я смог разобраться, именно эти самые беккерели, попав в клетки, мешают находящейся в ней воде замерзать при резком снижении температуры, понимаешь? Они словно бы разбивают лед. Да! Надо еще знать, что цезий-137 испускает бета– и гамма-излучение, а эти бета– и гамма-частицы обладают очень сильной энергией, они способны пронизывать весь организм и выходить наружу. В общем, радиоизотопы — идеальное средство для того, чтобы разрушать кристаллы, и к тому же радиоактивное излучение не зависит от температуры окружающей среды, то есть процесс идет постоянно, даже при самых низких температурах. — Ланглуа откашлялся и чихнул. — Прости, представляешь, подцепил какую-то чертову простуду… И еще. Ты помни: все, что я тебе говорю, пока только гипотеза, сам я сроду ни о чем подобном не слыхал, и, насколько мне известно, исследованием связи между быстрой заморозкой и радиоактивностью никто в научном мире не занимается.
— А зачем их разрушать-то, эти кристаллы? В чем смысл?
— Смысл? Что происходит с камнем, если во все его трещинки попадает вода, а потом он замерзает?
— Камень раскалывается.
— Вот-вот, и раскалывается как раз из-за этих кристаллов. Значит, помешай мы им образоваться, камень не раскололся бы, так? Ну и если приложить это к процессам в человеческом теле…
— …можно не дать полопаться замороженным клеткам.
Белланже замолчал, чувствуя, что взволнован куда больше, чем несколько минут назад. Пришедшая ему в голову чудовищная мысль постепенно обретала форму.
Мысль, с которой он никак не мог смириться.
Нечто непостижимое.
Биолог помешал ему размышлять дальше:
— Поняв это и подумав, что Шеффер, похоже, сделал выдающееся открытие, я отправился к Фабрису Люнару, нашему химику, специализирующемуся на органических реакциях, и спросил его мнения на этот счет. Подоспел вовремя: Фабрис как раз перед тем нашел очень интересную информацию об Аррениусе, ученом с фотографии — той, где Эйнштейн и Мария Кюри.
Белланже полез в лежавшую перед ним на столе папку с делом и вытащил снимок, на котором трое выдающихся ученых сидели за большим столом. Эйнштейн, Мария Кюри, Аррениус… Провел пальцем по их лицам — ученые хмуро смотрели в объектив.
А Микаэль между тем продолжал:
— Так вот, значит, Люнар откопал научную документацию, имеющую отношение к открытиям Аррениуса, сделанным в то время, когда этот шведский физикохимик бурил в Исландии скважины и брал пробы льда. Судя по тому, что Фабрис прочитал, ученый нашел тогда вблизи одного из вулканов вмерзшую в лед гидру, причем образец с гидрой был взят с глубины, где возраст льда составлял больше восьмисот лет. Аррениус исследовал лед, обнаружил в его составе сернистый водород и частицы радиоактивной вулканической породы, но… но на этом остановился.
— Как это «остановился»?
— Странно, конечно, но после этого не нашлось ни единого документа, ни единого результата — будто Аррениус перестал что бы то ни было записывать.
— Записей не нашлось, потому что он продолжал их в той таинственной тетрадке…
— Да, скорее всего, так. Должно быть, он сделал выдающееся открытие. Выдающееся и основополагающее. И кажется, я теперь знаю, в чем оно состоит, Никола.
Белланже еще больше сосредоточился:
— Заинтриговал…
— Мне сразу пришли на ум крошечные гидры из аквариумов в подвале Шеффера. Потому я в его подвал и пошел — хотелось кое-что проверить самому. Я взял по три облученных гидры из каждого аквариума, положил их в полиэтиленовые пакетики, засунул в морозилку, надписав на каждом пакетике уровень зараженности, подождал часок, вынул пакетики и оставил размораживаться. Правда, ускорил процесс, пользуясь обычным феном, которым сушат волосы.
Белланже встал, повернулся к окну, постоял там, вцепившись руками в батарею и глядя на ночные огни. Он всегда любил рождественские праздники, особенно если шел снег. Улицы выглядели такими прекрасными, люди — такими счастливыми, такими нарядными… Смотришь — и забываешь о рутине. О преступлениях, о тьме, которая им сопутствует…
Он тяжело вздохнул, ему было сейчас так плохо.
Потому что он вроде бы понял.
И то, что дальше сказал Микаэль, подтвердило его догадку.
— Сколь бы невероятно это ни показалось, гидры, у которых был самый высокий уровень радиоактивности, вскоре начали шевелиться, Никола! Они были… они остались живы, но, пока эти гидры находились в морозилке, время для них остановилось! Вот они сейчас передо мной — в своем аквариуме: живехонькие и в отличной, как говорится, форме. Думаю, именно это Аррениус случайно и открыл, думаю, та пролежавшая восемьсот лет во льду гидра, которую он отогрел, ожила. Наверное, он написал об этом в вашей таинственной рукописи, оставил там протоколы своих экспериментов, свои выводы. И гидра, должно быть, так и осталась навсегда символом или… и подопытным животным для тех, кому попала в руки рукопись, в память об открытии Аррениуса. В память о животинке, которая не просто интересовала ученого, а, можно сказать, завораживала. Слушай, ты отдаешь себе отчет в том, что означает это открытие?
Молодой руководитель группы немножко постоял, глядя в пространство, потом, все так же молча, подошел к вешалке, достал из кармана куртки сигарету.