Ответные е-мейлы всегда были одинаковыми — вежливыми, краткими и откровенными. Мэтт Дейли не является родственником и не имеет права на информацию о пациенте, если только пациент не попросит ее сообщить. София Баста такого желания не выражала.
— Я точно знаю: если она увидит меня, сразу передумает, — в сотый раз повторил Мэтт. — Если вы пустите меня в комнату для посетителей, всего на несколько минут… Я приехал издалека.
— И я очень это ценю, сэр. Но, боюсь, вам придется вернуться домой.
София перечитала письмо, с нежностью погладила бумагу, думая о руках Мэтта, которые касались ее краев так же бережно, как когда-то касались ее. Письмо начиналось так же, как остальные.
«Дорогая Лайза…»
Ее любимые слова. Это имя создано для нее. Когда она читала письма Мэтта, когда думала о нем, всегда была Лайзой. А Лайза — лучшая ее часть. Она подумывала о том, чтобы официально сменить имя после суда. Лайза. Лайза Дейли! Как чудесно звучит!
Но по мере того как проходили недели и реальность приговора все больше входила в ее сознание, — ее могли приукрашивать как угодно, называя тюрьму больницей, а наказание лечением, но все же это была жизнь без помилования и прощения, — она передумала. Какой смысл в новом имени? Второго шанса начать все сначала ей не дадут. Это конец.
Но не для Мэтта. Для Мэтта есть шанс. У него есть будущее. Кто она такая, чтобы уничтожить все это, дав ему надежду? Заставив его хоть на мгновение подумать, что все еще можно вернуть… Мэтту — жить, Лайзе — умирать. Вот и все.
Ей было очень трудно смириться с действительностью. Отделить реальность от фантазии. Она так долго жила ложью! Хотя пыталась не лгать Мэтту. Когда она призналась, что любит его, это было правдой. Если бы она встретилась с ним раньше, гораздо раньше, до Фрэнки и книги, до Софии Баста, до того, как потеряла всякое представление о том, кто она на самом деле, все могло бы сложиться иначе. Но теперь она до конца жизни будет заперта в клетке, как животное, окружена оградой, по которой пропущен электрический ток, и бескрайней пустыней. Письма Мэтта значили для нее все. Но ее долг перед ним — не отвечать на них. Отпустить его.
Она продолжала читать:
«Не знаю, милая, получаешь ли ты мои письма. Думаю, что сейчас пишу их не только для тебя, но и для себя. И не могу остановиться. Не остановлюсь, пока ты не узнаешь, что я люблю тебя, что прощаю тебя, что никогда не предам тебя, сколько бы раз охранники ни заворачивали меня у ворот больницы».
Ее тронуло, что он писал «охранники», а не «ты». Милый Мэтт. Он все еще готов отпустить ей любой грех.
«Не могу вынести мысль о том, что ты оказалась в этом ужасном месте. Пожалуйста, дорогая, если с тобой дурно обращаются, дай кому-нибудь знать. Если не мне, то своему адвокату или губернатору. Даже Дэнни Магуайр сумеет помочь».
Дэнни Магуайр. Забавно, что каждый раз, думая о Мэтте, она чувствовала себя Лайзой, а вспоминая Дэнни, становилась Анджелой Джейкс. Бедная Анджела! Такая прекрасная, такая молодая. Она первой подверглась насилию. Первой пострадала. К тому времени как София поочередно становилась Трейси, Ириной и даже Лайзой, она ожесточилась. Стала сильной. Закаленной пережитыми кошмарами и нечувствительной к боли. Но Дэнни знал ее в самом начале, когда она еще была уязвимой, тонкокожей. Он знал Анджелу и, как подозревала София, по-своему любил ее. Прочитав его имя, написанное четким наклонным почерком Мэтта, она ощутила нечто вроде ностальгии.
Возможно, следует послать Мэтту сообщение, дать знать, что с ней все в порядке. Если не считать потери свободы, больничный распорядок вполне устраивал Софию. Проведя полжизни в казенных заведениях, а другую половину — в постоянном бегстве, не только от полиции, но и от собственных демонов, в больнице «Алтасито» она обнаружила, что ее дни были приятно предсказуемы, и находила больничную рутину утешительной.
Что же до приставаний других пациенток, все было как раз наоборот. В той, прошлой жизни женщины слишком завидовали ее красоте, чтобы ценить с эстетической точки зрения. Но здесь, где не было мужчин, если не считать охраны и санитаров, и почти никакой красоты в какой-либо форме, красота Софии стала верной дорогой к популярности. Женщины хотели с ней дружить, несмотря на ее отчужденность. Она предпочитала есть отдельно и отказывалась от всех общих мероприятий — от просмотров кинофильмов до спортивных соревнований. Но каждый раз, когда она выходила из комнаты, ее провожали восхищенные взгляды. Иногда в них читалась откровенная похоть, но в отличие от тюрем в больнице было не так много активных лесбиянок, и София никогда не чувствовала угрозы.
Ее преимуществом была не только красота. Без всяких усилий или желания выделиться София стала в больнице кем-то вроде знаменитости. Многие только что не поклонялись ей, считая жертв Азраила грязными старикашками, подло бросившими детей и жен и получившими то, что им причиталось. София, однако, старалась не поощрять подобные речи. Недаром ее до сих пор мучили кошмары, в которых она видела сцены убийств. Любые разговоры о них могли привести к острым паническим атакам. Единственной частью прошлого, которой она все еще дорожила, был Мэтт Дейли.
— Сегодня он снова приходил. — Голос санитара вернул ее к действительности. Она неохотно подняла глаза. — Вы все еще не хотите видеть его?
София покачала головой.
— Я устала. Хочу спать.
Санитар вышел, но продолжал наблюдать за ней в стеклянное окно на двери.
Она легла на койку и закрыла глаза.
Возможно ли, чтобы женщина с каждым днем становилась все красивее?
Санитара звали Карлос Эрнандес. Он был одним из немногих мужчин в штате больницы, и приятели в Фресно издевались над ним, утверждая, что он нашел работу своей мечты.
— Добро пожаловать в «Алтасито», — подшучивали они. — Население — две тысячи. Тысяча девятьсот девяносто девять тронувшихся сучек и ты!
Но на самом деле Карлос был ужасно одинок. Более, чем когда-либо. Да, он был окружен женщинами. Но среди них не было ни одной, с кем бы он хотел познакомиться поближе, не говоря уже о дружбе или более серьезных отношениях. О пациентках, разумеется, речи не шло, средний возраст санитарок был не менее сорока двух лет, а средний вес — около ста восьмидесяти фунтов. Не совсем то, что нужно. Для заведения, в котором жили две тысячи женщин, здесь было на удивление мало красоток. «Вода, вода повсюду, напиться невозможно».
Но София Баста… была исключением, которое подтверждает правило. Аномалия. Чудо природы. Ей было сорок с лишним, если верить свидетельству о рождении, но выглядела она лет на десять моложе и бесконечно желаннее, чем любая женщина из тех, которых знал и с которыми встречался Эрнандес. Гладкая кожа, совершенные черты лица, гибкое стройное тело — всего этого было более чем достаточно, чтобы воспламенить фантазии молодого санитара. Но София оставалась выше всего этого. Сохраняла внутреннее спокойствие. Излучала свет доброты. Конечно, Карлос знал о ее умственной болезни. Убери лекарства, и она мгновенно сломается, вновь превратившись в безумную и крайне опасную, способную на убийство психопатку. Но поверить этому было трудно, тем более что стоило заговорить с ней, и София казалась самым разумным, прелестным и нежным созданием на земле.