– Неужто вы думаете, что я позволю всей этой мерзости выплеснуться наружу? Здесь столько грязи, столько семейных тайн! Прокатится волна самоубийств, разводов, скандалов, позорных отставок. Нет, хуже! Новый министр заберёт архив себе, объявит, что уничтожил, но самое пикантное сохранит – на всякий случай.
– Что же делать?
– Мы с вами уничтожим всю эту отраву. Не читая.
– Б-благородно, – признал Фандорин, который не смог бы насладиться японскими тайнами, даже если б у него и возникло подобное желание. – А что это за значки? На иероглифы непохоже.
Он показал на лист бумаги, лежавший на самом дне папке. Посередине там был изображён кружок, в нем странная загогулинка. От кружка тянулись линии к другим кружкам, помельче.
– Да, это не иероглифы, – пробормотал инспектор, вглядываясь. – Во всяком случае, не японские. Подобные письмена мне попадаются впервые.
– Похоже на схему заговора, – предположил Фандорин. – Притом зашифрованную. Хорошо бы узнать, кто это отмечен центральным к-кружком?
– Должно быть, Суга.
– Вряд ли. Он не стал бы обозначать самого себя какой-то закорючкой, просто нарисовал бы пустой кружок, и всё.
Прижавшись друг к другу плечами, они склонились над загадочной схемой. Асагава, видимо, надышавшись пыли, чихнул, да так громко, что низкий свод отозвался оглушительным эхом.
– Вы с ума сошли! – шикнул на него Фандорин. – Тише!
Японец беспечно махнул рукой и ответил, не понижая голоса.
– Какая разница? Теперь можно не прятаться. Как только уничтожим лишние документы, я сам вызову дежурного и объявлю, что…
Он не договорил.
Безо всякого предупреждения, с уже знакомым металлическим звоном, потайная дверь захлопнулась. Стена слегка дрогнула, и в комнатке сделалось тихо-тихо, как в склепе.
Первая реакция Эраста Петровича была чисто нервной – он взглянул на часы. Они показывали восемнадцать минут третьего.
Два восемнадцать
Или два девятнадцать —
Не все ли равно?
Несколько минут угодившие в капкан взломщики вели себя совершенно естественным и предсказуемым образом – стучали кулаками в непроницаемую перегородку, пытались нащупать пальцами шов в стене, искали какую-нибудь кнопку или рычаг. Потом Фандорин предоставил метаться напарнику, а сам сел по-турецки на пол.
– Б-бесполезно, – сказал он ровным голосом. – Никакого рычага здесь нет.
– Но ведь как-то дверь закрылась! В кабинет никто не входил, мы услышали бы – я запер задвижку!
Эраст Петрович объяснил:
– Часовой механизм. Установлен на д-двадцать минут. Я читал про такие двери. Они применяются в больших банковских сейфах и блиндированных хранилищах – там, где добычу так быстро не вынесешь. Лишь хозяин знает, сколько у него времени до того, как сработает пружина, взломщик же попадается. Угомонитесь, Асагава. Мы отсюда не выйдем.
Инспектор сел рядом, в самом углу.
– Ничего, – бодро сказал он. – Посидим до утра, а там пускай арестовывают. Нам есть что предъявить властям.
– Никто нас арестовывать не будет. Утром Суга придёт на службу, по беспорядку в кабинете догадается, что здесь были незваные гости. По стулу под распятием поймёт, что в мышеловке добыча. И оставит нас тут околевать от жажды. Должен признаться, я всегда боялся такой смерти…
Сказано, впрочем, было без особенного чувства. Видимо, отравленность сердца и мозга успели сказаться и на инстинкте самосохранения. От жажды так от жажды, вяло подумал Эраст Петрович. Какая, в сущности, разница?
Фатализм – штука заразительная. Асагава посмотрел на тускнеющий огонёк в своей лампе и задумчиво произнёс:
– Не бойтесь. От жажды умереть мы не успеем. Задохнёмся. Ещё раньше, чем явится Суга. Воздуха здесь часа на четыре.
Некоторое время посидели молча, думая каждый о своём. Эраст Петрович, к примеру, о странном. Ему вдруг пришло в голову, что ничего этого, может быть, на самом деле нет. События последних десяти дней были слишком невероятны, а он сам вёл себя слишком уж нелепым манером – дикость и бред. То ли затянувшийся сон, то ли посмертные химеры. Ведь никто толком не знает, что происходит с душой человека, когда она разлучается с телом. Что если в ней идут некие фантомные процессы, как во время сновидений? Ничего не было: ни беготни за безликим убийцей, ни павильона над ночным прудом. На самом деле жизнь оборвалась в тот миг, когда в лицо беспомощному Эрасту Петровичу уставилась своими бусинками серо-коричневая мамуси. Или того раньше – когда он вошёл к себе в спальню и увидел улыбчивого старичка-японца…
Чушь, сказал себе титулярный советник, передёрнувшись.
Дёрнулся и Асагава, мысли которого, видно, тоже свернули куда-то не туда.
– Нечего рассиживаться, – сказал японец поднимаясь. – Мы ещё не выполнили свой долг.
– А что мы можем сделать?
– Вырвать у Суги его жало. Уничтожить архив.
Инспектор снял с полки несколько папок, отнёс к себе в угол и принялся рвать листки на мелкие-мелкие кусочки.
– Лучше бы, конечно, сжечь, да слишком мало кислорода, – озабоченно пробормотал он.
Титулярный советник посидел ещё немножко, потом стал помогать. Брал папку, передавал Асагаве, а тот методично делал свою разрушительную работу. Трещала бумага, в углу постепенно росла груда мусора.
Становилось душно. На лбу у вице-консула выступили капельки пота.
– Не нравится мне умирать от удушья, – сказал он. – Лучше пулю в висок.
– Да? – задумался Асагава. – А я лучше задохнусь. Стреляться – это не по-японски. Слишком шумно, и не успеешь прочувствовать, что умираешь…
– В том-то, очевидно, и заключается основное различие между европейской и японской к-культурой… – глубокомысленно начал титулярный советник, но интереснейшей дискуссии не суждено было продолжиться.
Где-то наверху раздался тихий свист, и в газовых рожках, колыхнувшись, вспыхнули голубоватые язычки пламени. В потайной комнатке стало светло.
Эраст Петрович обернулся, задрал голову и увидел, как под потолком в стене открылось малюсенькое окошко. Из него на титулярного советника уставился раскосый глаз.
Донёсся приглушённый смешок, и знакомый голос сказал по-английски: