— Кто назначает следующего тайбаня?
— Ты — после консультации.
— Ну вот, пожалуйста! Это невозможно. Контрольный пакет в пятьдесят процентов дает вам власть над «Струанз», а согласиться на такое я не имею права. Вы требуете, чтобы я, нарушив завещание Дирка и принесенную мною клятву, отказался от абсолютного контроля. Извини, но это невозможно.
— Из-за клятвы перед Богом, которого ты не знаешь, которого не познать, в которого ты не веришь? Во исполнение последней воли пирата, который уже больше ста лет как мертв?
— Какова бы ни была причина, ответ один: спасибо, нет.
— Ты вполне можешь потерять всю компанию.
— Нет. У нас, Струанов и Данроссов, контрольный пакет — шестьдесят процентов голосующих акций, и всеми акциями голосую я один. Что я могу потерять, это все имеющиеся у нас материальные активы. Тогда мы перестанем быть Благородным Домом, а это, бог даст, тоже никогда не случится.
Последовало долгое молчание. Потом Мата произнес дружелюбным, как всегда, голосом:
— Наше предложение остается в силе в течение двух недель. Если тебе не повезет и у тебя ничего не выйдет, ты сможешь возглавить синдикат. Свои акции я буду продавать или одалживать по двадцати одному доллару.
— Ниже двадцати — но не по двадцати одному.
— Они упадут так низко?
— Нет. Просто у меня привычка такая. Двадцать лучше, чем двадцать один.
— Да. Хорошо. Тогда посмотрим, что принесет нам завтра. Желаю хорошего джосса. До свидания, тайбань.
Данросс положил трубку и маленькими глотками допил шампанское. Положение было аховое. «Старый черт Прижимистый, — снова подумал он, восхищаясь тем, как ловко тот все обделал, — так неохотно согласился не продавать и не обменивать акции „Струанз“. И это зная, что осталась всего тысяча! Зная, что прибыль от почти шестисот тысяч уже в кармане. Как умеет торговаться этот старый ублюдок… И очень грамотный ход со стороны и Ландо, и Прижимистого — сделать новое предложение именно сейчас. Сто миллионов! Господи боже, тогда Горнт уже не позволил бы себе такое! С этой суммой я разнес бы его на кусочки, тотчас приобрел бы контрольный пакет „Эйшн пропертиз“, а Дунстана отправил пораньше на пенсию. Потом я мог бы передать Благородный Дом в прекрасном состоянии Жаку или Эндрю и…
И что дальше? Что мне делать тогда? Удалиться на вересковые пустоши и стрелять куропаток? Закатывать многолюдные приемы в Лондоне? Или пройти в парламент и дремать там на задних скамьях, пока проклятые социалисты отдают страну „комми“? Господи, я сойду с ума от скуки! Я…»
— Что? — вздрогнул он. — О, извини, Пенн. Что ты сказала?
— Я сказала, что, судя по всему, новости плохие.
— Да. Да, так и есть. — Тут Данросс ухмыльнулся, и всех неприятностей будто не бывало. — Судьба! Я — тайбань, — довольным голосом произнес он. — Чего ещё можно ожидать? — Он взял в руки бутылку. Она была пуста. — Думаю, мы заслужили ещё одну… Нет, моя кошечка, я сам достану. — Он направился к холодильнику, который был незаметно встроен в широкий старинный китайский буфет красного лака.
— Как ты со всем этим справляешься, Иэн? Такое впечатление, что с тех самых пор, как ты стал тайбанем, все время что-то не так. Вечно какая-нибудь беда — с каждым телефонным звонком. Ты все время работаешь, никогда не берешь отпуск… Ни разу не брал после нашего возвращения в Гонконг. Сначала твой отец, потом Аластэр Струан, потом… Когда-нибудь несчастья прекратят сыпаться как из ведра?
— Конечно нет, такая работа.
— А она стоит того?
Он сосредоточенно смотрел на пробку, понимая, что этот разговор ни к чему не приведет.
— Разумеется.
«Для тебя, Иэн, да, — думала она. — Но не для меня». Через некоторое время она сказала:
— Значит, ничего, если я уеду?
— Да-да, конечно. Я присмотрю за Адрион, и о Дункане не беспокойся. Просто развейся и сразу назад.
— Ты в воскресенье участвуешь в гонках по холмам?
— Да. А потом лечу в Тайбэй и возвращаюсь во вторник. Беру с собой Бартлетта.
При слове «Тайбэй» она подумала, что, может быть, там есть девица, особенная девица, китаянка, совсем юная, с гладкой шелковистой кожей, полная тепла. Не то чтобы много теплее, мягче или стройнее её, Пенелопы, но вдвое моложе.
«У неё всегда наготове улыбка, и за плечами нет этих согнувших меня лет, когда нужно было выживать. Лет моей никудышной юности, чудных и ужасных лет войны, рождения детей и ухода за ними и рутины замужней жизни, которая изматывает, даже если твой муж — прекрасный человек.
Да, хотела бы я знать. Будь я мужчиной… Здесь столько красоток, которые так и стремятся угодить, которые так доступны. Если верить даже десятой части того, что говорят».
Она смотрела, как Иэн наливает шампанское.
«Прекрасное вино — эти замечательные пузырьки и пена… А его лицо такое энергичное, угловатое и такое ужасно милое. Может ли женщина обладать мужчиной дольше нескольких лет?»
— Что? — спросил он.
— Ничего, — любовно ответила она. И чокнулась с ним. — Будь осторожен на этих холмах.
— Конечно.
— Как ты управляешься со своим положением тайбаня, Иэн?
— А как ты управляешься со всеми заботами по дому и воспитанием детей? С тем, что тебе приходится вставать в любое время дня и ночи, год за годом, поддерживать мир в семье? Со всеми остальными делами? Я бы не смог. Никогда бы не смог. Я бы давно уже перестал и мечтать об этом. Отчасти этому научаешься, а отчасти это то, для чего ты рожден.
— Место женщины — дома?
— Не знаю, как у других, Пенн, но пока в моем доме ты, у меня все хорошо. — Он аккуратно вытащил пробку из бутылки.
— Спасибо, дорогой, — улыбнулась она. Потом нахмурилась: — Но боюсь, что выбор у тебя не слишком велик, и так было всегда. Конечно, сейчас все по-другому, и следующему поколению повезло больше. Они многое переделают, изменят к лучшему. Мужчины раз и навсегда получат по заслугам.
— Вот как? — обронил он рассеянно. Мысли его крутились в основном вокруг Ландо Маты, завтрашнего дня и того, как заполучить сто миллионов, не уступив контроля.
— О да. Девушки больше не будут мириться с набившим оскомину «место женщины на кухне». Господи, как я ненавижу домашнюю работу! Как её ненавидит каждая женщина… Наши дочери все это изменят! Адрион, например. Боже мой, я ни за что не стала бы её мужем.
— Каждое поколение считает, что изменит мир, — произнес Данросс, разливая вино. — Шампанское великолепное. Помнишь, как было у нас? Помнишь, как мы, бывало, огрызались и огрызаемся по сей день в ответ на замечания родителей?
— Верно. Но у наших дочерей есть таблетка, а это совсем другое дело и…
— Что? — уставился на неё потрясенный Данросс. — Ты хочешь сказать, что Адрион принимает противозачаточные пилюли? Господи боже, с каких пор… Ты хочешь сказать, она…