— Да, конечно, я хочу завоевать Кванто и вывесить мое знамя на стенах замка в Эдо и сделать его своим. Я никогда не хотел этого раньше, но теперь хочу, — сказал ему Затаки. — Но таким путем? В этом нет никакого благородства! Никаких почестей не достанется ни моему брату, ни вам, ни мне! Никому! Кроме Ишидо, а этот крестьянин не заслуживает этого.
— Тогда поддержите господина Торанагу. С вашей помощью Тора…
— Зачем? Тогда мой брат станет сегуном и уберет наследника?
— Он сто раз говорил, что поддерживает наследника. Я считаю, это так и есть. И у нас будет вождем Миновара, а не выскочка-крестьянин и ведьма Ошиба, не так ли? Эти глупцы будут править страной восемь лет, пока Яэмон не достигнет совершеннолетия, если умрет Торанага. Почему не дать господину Торанаге восемь лет, он — Миновара! Он тысячу раз говорил, что передаст власть Яэмону. Где у тебя мозги, в заднице? Торанага не враг тебе или Яэмону!
— Миновара не станет на колени перед этим крестьянином! Ссал он на его честь и честь всех нас. Вашу и мою!
Они ругались, проклинали друг друга и, будучи одни, чуть не подрались.
— Ну, давай, — издевался он над Затаки, — вытаскивай свой меч, предатель! Ты предал своего брата, главу рода!
— Я глава своего собственного рода. У нас одна мать, а не отец. Отец Торанаги с позором прогнал мою мать. Я не буду помогать Торанаге, но если он отречется и вспорет себе живот, я поддержу Судару…
«Нет необходимости делать это, — сказал себе Хиро-Мацу, все еще разъяренный. — Не стоит делать этого, пока я еще живой, или смиренно представать перед Советом регентов. Я главнокомандующий. Мой долг защищать честь и дом моего господина, даже от него самого. Так что я теперь решил: — Послушайте, господин, пожалуйста, извините меня, но на этот раз я ослушаюсь. На этот раз я обману вас. Сейчас я хочу объединиться с вашим сыном и наследником, господином Сударой, и его женой, госпожой Дзендзико, и вместе мы объявим „Малиновое небо“, как только прекратятся дожди, и начнем войну. И до тех пор, пока не умрет последний человек в Кванто, сражаясь с врагом, я буду надежно охранять вас в замке Эдо, что бы вы ни говорили, чего бы это ни стоило».
* * *
Дзеко была в восторге, оказавшись опять дома в Мисиме среди своих девушек и гросбухов, счетов, полученных долговых расписок и заемных писем.
— Вы хорошо поработали, — сказала она своему главному бухгалтеру.
Сморщенный маленький человечек благодарно откланялся и захромал домой. Она же угрожающе повернулась к своему главному повару:
— Тринадцать серебряных чодзинов, двести медных монет за еду на одну неделю?
— О, пожалуйста, извините меня, хозяйка, но слухи о войне очень взвинтили цены, — агрессивно начал толстый повар. На все. Рыба, рис, овощи — даже соевый соус стал стоить вдвое дороже за последний месяц, а саке и того больше. Работа в этой горячей душной кухне, которую всю, конечно, не переделаешь. Дорого! Ха! За одну неделю я накормил сто семьдесят два гостя, десять куртизанок, одиннадцать голодных учениц, четырех поваров, шестнадцать служанок и четырнадцать слуг! Прошу извинить меня, хозяйка, простите, но моя бабушка очень больна, так что я должен уехать на десять дней и прошу вас об этом…
Дзеко начала рвать на себе волосы так, чтобы показать свои чувства, но недостаточно, чтобы испортить свою внешность, и отослала его, сказав, что она разбита, что она вынуждена закрыть самый известный Чайный Дом в Мисиме без такого прекрасного главного повара и что все это его вина — что она должна выкинуть на улицу в снег всех этих таких преданных ей девушек и честных, но несчастных слуг.
— Не забывай, что идет зима, — выкрикнула она напоследок. Потом, совершенно одна, она сопоставила доходы с расходами, и оказалось, что доходы были вдвое больше того, что она ожидала. Саке на вкус показался ей лучше, чем когда-либо, и хотя цены на продукты подскочили, то же будет и с саке. Она сразу же написала своему сыну в Одавару, где у нее был винокуренный завод, приказав удвоить выпуск саке. Потом она разобралась в неизбежных ссорах среди девушек, выгнала трех, наняла еще четырех, отправила человека за своей сводней и подписала контракты еще с семью куртизанками, которые ей очень нравились.
— И когда бы вы хотели принять этих почтенных дам, Дзеко-сан? — жеманно улыбнулась старуха, радуясь значительным комиссионным.
— Сейчас же. Ну, давай поторопись.
После этого она позвала плотника и составила с ним планы расширения своего Чайного Домика, чтобы устроить помещения для новых дам.
— На Шестой улице, наконец, продается тот участок, госпожа. Вы хотите, чтобы я взял его сейчас?
Несколько месяцев она ждала этого, но сейчас замотала головой и отправила его с инструкциями выбрать четыре гектара пустующих земель на холме к северу от города.
— Но не делай этого сам, используй посредников. Не жадничай. И я не хочу, чтобы стало известно, что покупается для меня.
— Но четыре гектара? Это…
— По меньшей мере четыре, может быть и пять через пять месяцев, но только выбери… понимаешь? Их надо будет оформлять на этих людей.
Она передала ему список надежных лиц, через которых нужно будет устраивать эту сделку, и поспешила выпроводить его, видя мысленно уже обнесенный стенами городок в пределах процветающего города. От радости Дзеко даже рассмеялась.
После этого она посылала за каждой куртизанкой, хвалила их, бранила, ругалась с ними или плакала. Некоторые были повышены в классе, некоторые понижены, цены на их услуги тоже повышались или снижались. В самый разгар всех этих дел заявился Оми.
— Извините, но Кику-сан плохо себя чувствует, — сказала она. — Ничего серьезного. Она просто плохо реагирует на перемену погоды, бедняжка.
— Я настаиваю на том, чтобы увидеться с ней.
— Извините, Оми-сан, но вы, конечно, не настаиваете? Кику-сан принадлежит вашему сюзерену, не так ли?
— Я знаю, кому она принадлежит, — закричал Оми. — Я хочу видеть ее, только и всего.
— О, извините, разумеется, вы имеете полное право кричать и ругаться, извините, пожалуйста. Но, простите, она нездорова. Сегодня вечером, или может быть позднее, или завтра, но что я могу сделать, Оми-сан? Если ей станет получше, может быть, я смогу известить вас, если вы скажете мне, где вы остановились…
Он назвал ей адрес, поняв, что ничего не добился, и выскочил из дому, желая разнести в щепки всю Мисиму.
Дзеко подумала об Оми. Потом она послала за Кику и сообщила ей программу, которую она наметила для нее на эти два вечера в Мисиме.
— Может быть, мы сможем убедить нашу госпожу Тода отложить выезд на четыре или пять вечеров, дитя. Я знаю с полдюжины мужчин, которые заплатят царские суммы за то, чтобы вы развлекали их на вечеринках. Ха! Теперь, когда такой великий дайме купил вас, никто не осмелится тронуть вас, ни разу, так что вы можете только петь, танцевать, представлять пантомимы и станете нашей первой гейшей!