Блэксорн осмотрел его пистолеты. Оба были заряжены.
— А тот пистолет тоже был заряжен?
— Да, конечно. Это ведь враждебная нам страна, разве ты не заметил, англичанин? Прикажи им отпустить меня!
— Это необычный способ посещать друзей ночью, правда?
— Я уже сказал тебе, что это враждебная нам страна. Я всегда так вооружаюсь. Что тут необычного? Мадонна, вели этим негодяям отпустить меня.
— Это последний? Все?
— Конечно, пусть они отпустят меня, англичанин!
Блэксорн отдал пистолеты самураям и подошел к Родригесу. Его пальцы тщательно прощупали внутреннюю часть широкого кожаного пояса португальца. Из потайного чехла он вытащил стилет, очень тонкий, очень упругий, сделанный из лучшей дамаскской стали. Ёсинаки обругал самурая, который проводил обыск. Они извинились, но Блэксорн только посмотрел на Родригеса.
— А еще? — спросил он, держа стилет в руке.
Родригес смотрел на него с каменным выражением на лице.
— Я скажу им, где смотреть — и как смотреть, Родригес. Как это делают испанцы — некоторые из них. А?
— Ми каго ен ла лече, че каброн!
— Куева, лече! Поторопись! — Все еще без ответа. Блэксорн выступил вперед с ножом в руке. — Дозо, Ёсинака-сан. Ватас…
Родригес хрипло сказал:
— У меня в шляпе, — и он остановился.
— Хорошо, — сказал Блэксорн и взял его широкополую шляпу.
— Ты не будешь… не будешь учить их этому делу?
— Почему бы и нет?
— Будь осторожней с кожей, англичанин, я ею дорожу.
Лента была широкая и жесткая, кожа высокого качества, как и сама шляпа. В ленте был спрятан тонкий стилет, маленький, специально сделанный, высококачественная сталь легко принимала форму любой кривой. Ёсинака еще раз зло обругал своих самураев.
— Перед Богом спрашиваю, это все, Родригес?
— О, Мадонна, я же сказал тебе.
— Поклянись.
Родригес повиновался.
— Ёсинака-сан, има иси-бан. Домо, — сказал Блэксорн. — С ним теперь все нормально. Благодарю вас.
Ёсинака отдал приказ. Его люди освободили Родригеса, тот потер руки, стараясь облегчить боль.
— Теперь можно сесть, англичанин?
— Да.
Родригес вытер пот красным платком, потом поднял свою оловянную фляжку и сел, скрестив ноги, на подушки. Ёсинака остался неподалеку на веранде. Все самураи, кроме четверых, вернулись на свои посты.
— Почему вы такие грубые — и они, и ты, англичанин? Я никогда не сдавал своего оружия раньше. Разве я убийца?
— Я спросил вас, сдали ли вы все оружие, и вы солгали.
— Я не слышал. Мадонна! Вы что, обращались со мной как с обычным преступником? — Родригес был вне себя. — Да в чем дело, англичанин, что тут такого? Вечер испортили… Но подожди. Я их прощаю. И я прощаю тебя, англичанин. Ты был прав, а я нет. Извини. Я рад видеть тебя, — он отвинтил крышку и предложил ему фляжку. — Вот — здесь прекрасный бренди.
— Вы пейте первым.
Лицо Родригеса мертвенно побледнело:
— Мадонна, ты думаешь, я принес тебе яду?
— Нет. Но вы пейте первым.
Родригес выпил.
— Еще!
Португалец повиновался, потом вытер рот тыльной стороной руки. Блэксорн взял фляжку.
— Салют! — Он наклонил ее и сделал вид, что глотает, украдкой заткнув горлышко фляжки языком, чтобы не дать жидкости попасть в рот, как ни хотелось ему выпить.
— Ах! — сказал он. — Это было прекрасно.
— Возьми ее себе, англичанин, это подарок.
— От доброго святого отца? Или от тебя?
— От меня.
— Ей-богу?
— Клянусь Богом, святой Девой, тобой и ими! — сказал Родригес. — Это подарок от меня и от отца! Он владеет всеми запасами спиртного на «Санта-Филиппе», но его святейшество сказал, что я могу распоряжаться ими наравне с ним, на борту еще дюжина таких фляжек. Это подарок. Где твои хорошие манеры?
Блэксорн притворился, что пьет, и вернул ее обратно:
— Вот, давай еще.
Родригес чувствовал, как спиртное растекается по жилам, и порадовался, что после того, как взял у Алвито полную фляжку, он вылил содержимое, промыл как можно лучше и наполнил ее бренди из своей бутылки.
— Мадонна, прости меня, — взмолился он, — прости меня за то, что я усомнился в святом отце. О, Мадонна, Бог и Иисус, ради любви к Богу, приди снова на землю и измени ее, эту планету, где мы иногда еще осмеливаемся не доверять священникам.
— В чем дело?
— Ничего, англичанин. Я только подумал, что мир — это грязная помойная яма, если не можешь доверять никому. Я пришел к тебе по-дружески, пообщаться, а теперь мир для меня раскололся.
— Ты пришел с миром?
— Да.
— С таким вооружением?
— Я всегда так вооружен. Поэтому еще и жив. Салют! — Здоровяк мрачно поднял свою фляжку и снова отпил бренди. — Черт бы побрал этот мир, черт бы забрал все это.
— Ты говоришь, черт со мной?
— Англичанин, это я, Васко Родригес, кормчий португальского военного флота, не какой-то зачуханный самурай. Я обменялся с тобой многими оскорблениями, но все по-дружески, пойми. Сегодня вечером я пришел повидаться с другом, и вот теперь у меня его нет. Это чертовски печально.
— Да.
— Мне не следует горевать, но я горюю. Дружба с тобой очень осложняет мне жизнь. — Родригес встал, пытаясь унять боль в спине, потом снова сел. — Ненавижу сидеть на этих проклятых подушках! Мне нужны стулья. На корабле. Ну, салют, англичанин.
— Когда вы повернули по ветру, а я был на миделе, ты сделал это, чтобы сбросить меня за борт. Так?
— Да, — сразу же ответил Родригес. Он встал на ноги. — Да, я рад, что ты спросил меня об этом, так как это ужасно гложет мою совесть. Я рад извиниться перед тобой, так как мне самому было трудно в этом признаться. Да, англичанин. Я не прошу прощения, понимания или чего-то еще. Но я рад признаться в этом позоре прямо перед тобой.
— Вы думаете, я бы поступил так же?
— Нет. Но потом, когда наступит такой момент… Никогда не знаешь, как поведешь себя в момент испытаний.
— Вы пришли сюда, чтобы убить меня?
— Нет. Не думаю. Это не было у меня самой главной мыслью, хотя для моего народа и для моей страны, как мы оба знаем, было бы лучше, если бы тебя не было в живых. Жаль, но это так. Как глупа жизнь, да, англичанин?
— Я не хочу, чтобы ты умер, кормчий, мне нужен только твой Черный Корабль.