— Вот, Великий Господин, я вам приготовила. — Она по-крестьянски встала на колени. Руки у нее были большие, грубые, как у крестьянки, но в ней чувствовались самоуверенность и самодовольство. — Пусть Будда благословит вас с миром. — Она повернулась к Марико, поклонилась ей, как кланяются крестьянки, и снова удобно устроилась на полу. — Не окажете ли вы мне любезность, госпожа, не нальете ли чаю? Вы ведь прекрасно с этим справитесь, ничего не прольете, верно? — Глаза ее светились, она явно была довольна.
— С удовольствием, Оку-сан. — Марико, скрыв свое удивление, назвала монахиню по религиозному ее имени. Она никогда не видела раньше мать Наги, хотя знала большинство других женщин, имевших при Торанаге официальное положение, — ей доводилось встречать их на различных торжествах. Но хорошие отношения она поддерживала только с Киритсубо и госпожой Сазуко.
— Чано-чан, это госпожа Тода Марико-нох-Бунтаро, — представил Торанага.
— Ах, со дес, простите, я подумала, что вы одна из почтенных дам моего великого господина. Прошу простить меня, госпожа Тода, можно мне передать вам благословение Будды?
— Благодарю вас. — Марико предложила чашку Торанаге, он взял ее и выпил.
— Налейте, Чано-сан, и себе, — предложил он.
— Простите, Великий Господин, с вашего разрешения, мне не надо, от такого количества чая у меня уже плавают зубы, а туалет слишком далек для моих старых костей.
— Упражнение тебе поможет, — утешал Торанага, радуясь, что послал за ней, когда вернулся в Эдо.
— Да, Великий Господин, вы правы — как всегда. — Чано удостоила своим вниманием Марико: — Так вы дочь господина Акечи Дзинсаи?
Чашка Марико застыла в воздухе.
— Да. Прошу извинить меня…
— О, вам нечего извиняться, дитя. — Чано добродушно рассмеялась, ее живот заходил вверх-вниз. — Я не узнала вас, пока не назвали по имени, прошу извинить меня, но в последний раз я видела вас на свадьбе.
— Да?
— О да, я видела вас во время венчания, но вы не видели меня. Я подсматривала за вами через седзи. Да, за вами и за всеми знатными людьми, диктатором Накамурой, то есть Тайко, и всеми дворянами. О, я была так застенчива, что стеснялась присоединиться к этой компании. Но для меня это было очень хорошее время. Лучшее в моей жизни. Это был второй год, как Великий Господин оказал мне свою милость, я была беременна, хотя все еще оставалась крестьянкой, какой была всегда. — Глаза у нее затуманились, и она добавила: — Вы очень мало изменились с тех пор, — все еще одна из отмеченных Буддой.
— Ах, как бы я хотела, чтобы это было так.
— Это правда. Вы знали, что избраны Буддой?
— Нет, Оку-сан, как бы мне ни хотелось этого.
Торанага сказал:
— Она христианка.
— Ах, христианка, — какое это имеет значение для женщины, христианка или буддистка, Великий Господин? Иногда никакого, хотя женщинам нужны определенные боги. — Чано радостно хихикнула. — Мы, женщины, нуждаемся в боге, Великий Господин, чтобы он помог нам иметь дело с мужчинами.
— А мы, мужчины, нуждаемся в терпении как у богов, чтобы иметь дело с женщинами.
Чано засмеялась, и это неожиданно как бы согрело комнату и на мгновение ослабило дурные предчувствия Марико.
— Да, Великий Господин, — продолжала Чано, — и все из-за Небесного Павильона, который не имеет будущего, — в нем мало тепла и в основном преисподняя.
Торанага буркнул:
— А что вы на это скажете, Марико-сан?
— Госпожа Чано мудра со времен своей молодости, — ответила Марико.
— Ах, госпожа, вы говорите приятные вещи старой, глупой женщине. Я так хорошо помню вас. Ваше кимоно было голубого цвета, с изумительным рисунком — серебряными журавлями, красивее я никогда не видела. — Она опять посмотрела на Торанагу. — Ну, Великий Господин, я просто хотела посидеть минутку. Прошу извинить меня.
— Еще есть время. Оставайся где сидишь.
— Да, Великий Господин. — Чано тяжело встала на ноги. — Мне следовало бы повиноваться, но природа требует своего. Я не люблю огорчать вас. Время идти. Все приготовлено, пища и саке готовы, будут поданы, как только вы пожелаете, Великий Господин.
— Благодарю вас.
Дверь бесшумно закрылась. Марико подождала, пока у Торанаги опустела чашка, и наполнила ее.
— О чем вы думаете?
— Я ждала, господин.
— Чего, Марико-сан?
— Господин, я хатамото. Никогда раньше не просила я у вас милости. Я хочу просить у вас милости как хата…
— А я не хочу, чтобы вы просили милости как хатамото, — возразил Торанага.
— Тогда просьба на всю жизнь.
— Я не муж, чтобы выполнять ее.
— Иногда вассал может просить сюзерена…
— Да, иногда, но не сейчас! Сейчас придержите язык — о просьбе ли на всю жизнь, о благодеянии, требовании или о чем-нибудь еще.
Просьба на всю жизнь — это милость, которую, согласно древнему обычаю, жена могла просить — без потери лица — у мужа, сын у отца, а иногда и муж у жены с условием: если просьба удовлетворялась, это обязывало никогда в этой жизни не просить о другой милости. По обычаю же вопросов при такой просьбе не задавалось и о ней никогда потом не упоминалось.
Раздался осторожный стук в дверь.
— Откройте, — приказал Торанага. Марико повиновалась. Вошли Судару с женой, госпожой Дзендзико, и Нага.
— Нага-сан, займите пост этажом ниже и не пускайте никого без моего приказа.
Нага вышел.
— Марико-сан, закройте дверь и садитесь сюда, — Торанага указал место недалеко от себя, спереди, лицом к остальным.
— Я приказал вам обоим прийти сюда, так как есть срочные семейные дела частного порядка, которые мы должны обсудить.
Глаза Судару невольно обратились к Марико, потом снова к отцу. Госпожа Дзендзико не шелохнулась.
Торанага резко сказал:
— Она здесь, мой сын, по двум причинам: во-первых, я хотел, чтобы она была здесь, и, во-вторых, потому, что я хотел, чтобы она была здесь!
— Да, отец. — Судару был пристыжен невежливым поведением отца по отношению к ним ко всем. — Могу я спросить, чем я так оскорбил вас?
— А есть какие-то причины, по которым я должен оскорбиться?
— Нет, господин, — если только мое стремление обезопасить вас и мое нежелание позволить вам покинуть эту землю вызвали вашу обиду.
— А что вы скажете о заговоре? Я слышал, вы осмелились предположить, что можете занять мое место как вождь нашего города!
Лицо Судару побелело, да и у госпожи Дзендзико — тоже.
— Я никогда не делал ничего подобного — ни в мыслях, ни на словах, ни на деле. И никто из членов моей семьи, и никто другой в моем присутствии.