— Вы уже знаете новости?
— Вы имеете в виду — плохие? Выезжаем через шесть дней, да?
— Да. Ужасно! Позор!
— Конечно, но сегодня вечером — еще хуже, — мрачно сказал генерал. — От меня никогда не требовали оставлять мечи, никогда!
— Это оскорбление! — не без умысла добавил Ябу. Все посмотрели на него.
— Я тоже так думаю, — нарушил общее молчание генерал Кьесио. Серата Кьесио был седой, резкий человек, командующий Седьмой армией. — Я еще ни разу не появлялся на людях без мечей. Я похож на какого-то вонючего торговца! Я думаю… Э-э-э… приказ есть приказ, но некоторые приказы лучше бы не отдавать.
— Совершенно верно, — поддакнул кто-то. — Что бы сделал Железный Кулак, если бы он был здесь?
— Он распорол бы себе живот, прежде чем оставил свои мечи! Сделал бы это сегодня же вечером на переднем дворе! — предположил Серата Томо, молодой человек, старший сын генерала, помощник командира Четвертой армии. — Хотел бы я, чтобы здесь был Железный Кулак! Он мог бы сразу понять… он первым вскрыл бы себе живот!
— Я думал над этим, — Генерал Кьесио хрипло откашлялся. — Кто-то должен отвечать — выполнять свой долг! Кто-то должен сказать, что сюзерен — это значит ответственность и долг!
— Простите, но вам лучше придержать язык, — посоветовал Ябу.
— Какая польза в языке для самурая, если ему запрещено быть самураем?
— Никакой, — подтвердил Исаму, старый советник. — Я согласен — лучше умереть.
— Простите, Исаму-сан, но это в любом случае наше ближайшее будущее, — выразил свое мнение Серата Томо. — Мы подсадные голуби для какого-то подлого ястреба!
— Пожалуйста, придержите все же языки, — повторил Ябу, пряча свое торжество, и осторожно добавил: — Он наш сюзерен, и, пока господин Судару или Совет открыто не возьмут на себя ответственность, он останется сюзереном и мы обязаны ему повиноваться.
Генерал Кьесио посмотрел на него, невольно пытаясь нащупать рукоятку меча:
— Что вы слышали, Ябу-сама?
— Ничего.
— Бунтаро-сан сказал, что… — начал советник. Генерал Кьесио вежливо прервал его:
— Простите меня, пожалуйста, Исаму-сан, но что сказал или не сказал генерал Бунтаро — это неважно. Верно то, что говорит Ябу-сама. Сюзерен есть сюзерен. При этом у самурая есть свои права и у вассала есть своя права. Даже у дайме, не так ли?
Ябу оглянулся на него, определяя серьезность этого вызова.
— Изу — провинция господина Торанаги. Я больше не дайме Изу — только ее управляющий. — Он осмотрел огромное помещение: — Все здесь, да?
— Кроме господина Нобору, — уточнил генерал, — он имел в виду старшего сына Торанаги, которого все не любили.
— Да, так и есть. Ничего, генерал, китайская болезнь скоро прикончит его и мы навсегда распрощаемся с его грязными шутками, — заметил кто-то.
— И этой вонью.
— Когда он возвращается обратно?
— Кто знает? Мы даже не знаем, почему Торанага-сама отправил его на север. Лучше бы он оставался там.
— Если бы вы были с такой болезнью, вы бы так же плохо шутили.
— Да, Ябу-сан. Да, я бы тоже. Жаль, что он болеет сифилисом, он хороший генерал — лучше, чем Холодная Рыба, — добавил генерал Кьесио, назвав тайную кличку Судару.
— Э-э-э, — присвистнул советник. — Это дьяволы воздуха заставили вас распустить языки. Или саке?
— А может, китайская болезнь? — съязвил генерал Кьесио с горьким смехом.
— Спаси меня Будда от этого! — поостерегся Ябу. — Если бы только господин Торанага передумал насчет Осаки!
— Я бы покончил с собой, если бы его это устроило, — заявил молодой человек.
— Не обижайся, сынок, но ты витаешь в облаках. Он никогда не передумает.
— Да, отец. Но я совершенно не понимаю его…
— Мы все поедем с ним? Тем же составом? — осведомился Ябу немного погодя.
Исуми, старый советник, внес полную ясность:
— Да. Мы поедем как сопровождающие. И две тысячи человек с полным парадным снаряжением и обмундированием. Чтобы добраться туда, нам потребуется тридцать дней. Выезд через шесть дней.
— Времени немного. Не так ли, Ябу-сама? — спросил генерал Кьесио.
Ябу не ответил. В этом не было необходимости — генерал и не ждал ответа. Все примолкли и погрузились в размышления. Открылась боковая дверь, вошел Торанага, сопровождаемый Судару. Все принужденно поклонились, Торанага поклонился в ответ и сел лицом к присутствующим. Судару, как предполагаемый наследник, сел немного впереди него, также лицом к остальным. Нага вошел через главную дверь и закрыл ее.
Мечи были только у Торанаги.
— Мне сообщили, что кое-кто из вас говорит об измене, думает об измене и замышляет измену, — холодно сказал он.
Никто не ответил и не двинулся с места. Медленно, неумолимо Торанага переводил взгляд с одного на другого. Все сидели без движения. Потом генерал Кьесио заговорил:
— Могу ли я почтительно спросить у вас, господин, что имеется в виду под изменой?
— Любые сомнения в приказе, решении, позиции любого сюзерена в любое время являются изменой, — бросил ему Торанага.
Спина генерала напряглась:
— Тогда я виновен в измене.
— Тогда выйдите и совершите сеппуку — сразу же.
— Я это сделаю, господин, — гордо отвечал старый солдат, — но сначала я публично напоминаю о своем праве произнести речь перед вашими преданными вассалами, офицерами и…
— Вы лишаетесь всех прав!
— Очень хорошо. Тогда я, как хатамото, заявляю о своей воле умирающего — за мной двадцать восемь лет безупречной службы!
— Говорите, но покороче.
— Я скажу, господин. — В голосе генерала Кьесио звучал холод. — Прошу разрешения заявить следующее. Первое: поездка в Осаку на поклон к этому крестьянину Ишидо — измена вашей чести, чести вашего клана, чести ваших преданных вассалов, вашей традиции и вообще Бусидо. Второе: я обвиняю вас в этой измене и утверждаю, что вы в связи с этим лишаетесь права быть нашим сюзереном. Третье: я заявляю, что вы должны немедленно отречься в пользу господина Судару и достойно уйти из этой жизни — или побрить голову и удалиться в монастырь, это как вам будет угодно. — Генерал чопорно поклонился и снова сел на землю.
Все ждали почти не дыша, поняв, что невероятное вдруг стало реальностью. Торанага резко бросил:
— Так чего вы ждете?
Генерал Кьесио внимательно посмотрел на него.
— Ничего, господин. Прошу извинить меня.
Его сын собрался было встать.
— Нет! Я приказываю вам оставаться здесь! — отчеканил генерал. Он последний раз поклонился Торанаге, встал и с большим достоинством покинул зал. Многие нервно задвигались, но всеобщее волнение и шум снова были перекрыты хриплым голосом Торанаги: