Не мешало бы уточнить, как Илья собирается забраться на небо, если даже небольшое расстояние от кресла до окна он преодолевает за сорок две секунды. Преодолевал — три месяца назад, теперь временной интервал, скорее всего, увеличился. И вообще, хоть Елизавета и бывает у Ильи довольно часто, маршруты его передвижений по квартире ей неизвестны. Теперь он предлагает ей новый, еще более неизвестный.
— Куда же мы поедем?
— Туда, — он указывает подбородком в сторону окна.
Уж не сошел ли он с ума? Не задумал ли дурное? За окном и вправду лежит небо, кажется, что лежит. Но это обман, стоит распахнуть створки и сделать шаг вперед — ты ни за что не окажешься на облаках, ты камнем рухнешь вниз. И, пролетев семь этажей, разобьешься насмерть. И останешься лежать во «втором или третьем дворе», на радость местным алкашам, наркам и прочим деклассированным элементам. Бомжи, роющиеся в помойке, даже не посмотрят в твою сторону, разве что пришлый дворник-таджик, зашедший в гости к местному дворнику-узбеку, скорбно поцокает языком. А многочисленное потомство дворника-узбека (дети от пяти до пятнадцати лет включительно) примется без всякого стеснения шарить у тебя по карманам, при полном попустительстве со стороны отца.
Илья задумал дурное, но при этом ведет себя как обычно. Это-то и настораживает.
— Не думаю, что это хорошая идея, Илья…
— Это отличная идея. Просто подойди к окну и посмотри. Ты поймешь.
Все еще находясь в уверенности, что Илья задумал дурное, Елизавета подошла к окну и сделала то, чего никогда не делала раньше: забралась с ногами на подоконник и расплющила нос по стеклу.
Обзор с этого места был не в пример лучше, чем из комнаты. И небо с узкими и острыми гребнями крыш больше не казалось единственной деталью ландшафта, хотя и продолжало доминировать. Теперь к нему прибавились собственно крыши (в натуральную величину), слуховые окна (очень много слуховых окон), печные трубы, антенны, провода. Чуть ближе — стадион «Петровский», чуть дальше — Ростральные колонны с биржей, шпиль Адмиралтейства и самая макушка Исаакия. А прямо под окном Елизавета обнаружила крытую кровельной жестью площадку приблизительно два на два метра. Площадка оканчивалась невысокой оградой.
Мысль № 1: ужас, мраки, и еще эта дурацкая кладбищенская оградка! И падать никуда не надо, и переживать посмертные унижения с поиском местечка в переполненном морге; с поиском местечка на переполненном кладбище, где тебя, в силу исключительных личностных качеств, обязательно сунут в омерзительный расслоившийся суглинок, поближе к свалке твердых бытовых отходов. Достаточно вскрыть жестяные листы (при помощи шведского десантного ножа «Моrа» или просто при помощи пальцев), просочиться под кровлю и спокойно, с достоинством умереть. Представляя себя при этом маршалом авиации в кожаном шлеме, а нагретые солнцем части железного каркаса крыши — стабилизаторами, амортизаторами, стрингерами и прочей высокохудожественной дирижабельной начинкой. Смерть воздухоплавателя, вот как это называется!
Мысль № 2: радость, счастье, и еще эта чудесная оградка, младшая сестра всех самых харизматичных городских оград, решеток и окантовок мостов! Если присмотреться, на ней можно увидеть самых удивительных животных, самые фантастические растения — они совершили побег из скучной и пыльной Красной книги, осели здесь и никуда не собираются уходить. И никто бы отсюда не ушел, так здесь хорошо! Летняя терраса никогда не существовавшего дома, — чтобы вдохнуть в нее жизнь, потребуется совсем немного усилий. И кое-какие предметы, красно-синий детский мяч, например. Вернее, половинка мяча, она наполнена дождевой водой. В воде плавают резные листья смородины и резвятся головастики, участь толстых жаб им не грозит. Трава на кровельном железе не растет, но она, вопреки всем законам ботаники и дешевого здравого смысла, все равно пробьется. Нежно-зеленая и шелковистая на ощупь. Созданная для того, чтобы прятать в ней самые удивительные, самые невинные и исполненные тайного смысла штуки, которые когда-либо изобретало человечество. Все они связаны со «смотреть», но еще больше — с «видеть» —
телескопы, калейдоскопы, подзорные трубы, полевые бинокли с двенадцатикратным увеличением.
Как удержаться от того, чтобы не заглянуть в окуляр? Жизнь мечтателя, вот как это называется!
Жизнь, безусловно, предпочтительнее, чем смерть, хотя детский калейдоскоп и проигрывает восхитительно взрослому кожаному шлему.
— …Ну, — подал голос Илья за Елизаветиной спиной. — Как тебе место для пикника?
— Вполне. Ты предлагаешь выбраться на крышу?
— Почему нет? Знаешь, как долго я просидел взаперти? Несколько часов свежего воздуха, вот и все, что я прошу.
— А… это не отразится на… э-э… твоем здоровье? — Елизавета, по своему обыкновению, проявляет чудеса гиппопотамьей грациозности.
— Ты же в курсе — здоровья у меня нет. Так что и отражаться не на чем.
— Я хотела сказать — на самочувствии…
— Хуже, чем сейчас, оно не будет. Ну, что?
— В принципе, я не против.
— И ты откроешь окно?..
Разве это проблема — открыть окно? Разве обязательно было ждать Елизавету, чтобы сделать это?
Обязательно.
Оконные рамы тяжелы, покрыты несколькими слоями масляной краски, застывшей в щелях подобно клею. Кроме того, сами щели заклеены полосками белой бумаги — чтобы не сифонило, чтоб не задувало, чтобы даже полуденная тень от сквозняка не коснулась такого же бумажного тела Ильи…
Странно.
Стоя сейчас спиной к Илье (вернее — стоя на коленях на подоконнике, и уже потом — спиной к Илье), Елизавета совсем не думает, как она выглядит в этом не слишком выгодном для нее ракурсе. Всегда думала — и не только в контексте Ильи, а в контексте любого другого человека, и даже бродячей собаки, и даже памятника кому-то конкретно, и мемориальной доски черт знает кому, — а теперь нет. Теперь все мысли Елизаветы (№ 3, № 4, № 5) сосредоточены на Илье, на его бумажном теле. Ну, не совсем бумажном, не прямолинейно.
Илья — фигурка оригами, что-то пернатое.
Это не вступает в противоречие с китайскими палочками для еды. Китайские палочки легко трансформируются в японские, стоит только ошкурить их, нанести рисунок (рикиси [22] Акэбоно хлопает в ладоши и притопывает перед поединком, рикиси Онокуни рассыпает соль на дохё [23] ). И залакировать. И поставить рядом с ними фигурку оригами.
Палочки можно сломать, не прикладывая к этому таких уж запредельных усилий.
А фигурка оригами вообще сминается за секунду.
Тело Ильи так же хрупко и ненадежно, как все эти предметы. О состоянии разума и души судить невозможно, как невозможно понять, для чего все-таки Илье так срочно понадобилась Елизавета. Для того, чтобы провести с ней особенный день, переходящий в вечер, переходящий в ночь? Или просто для того, чтобы открыть окно? Ведь сам он сделать этого не в состоянии, так же, как кошка — забраться в закрытый холодильник.