— Нет, — поспешно ответил он, сопя от старательно сдерживаемых слез и с изумлением рассматривая склонившуюся над ним женщину. Она же совсем молодая! И красивая! — Ничего страшного.
Даже если бы действительно произошло нечто ужаснее ушибов, нипочем бы не сознался. Воин не будет жаловаться. Ну пусть будущий, но по рождению он фем и обязан соответствовать. Отец так говорит, и он знает.
— Вот и славно, — сказала она, легонько гладя по голове, — настоящий воин не плачет, даже свалившись с могучего жеребца.
Блор невольно улыбнулся. Назвать их пожилого коня подобными словами могла только мама.
— Ты помни, — очень серьезно произнесла она, — не надо стесняться. Если что не так, скажи своему ангелу-хранителю. Он для того и существует — оберегать от бед и выслушивать.
— А у меня он есть?
— Он дан от рождения каждому человеку.
— И как его зовут?
— О! У него много имен, но одно воплощение — мама.
Да, мама, теперь я понимаю.
Свет…
Блор очнулся и попытался встать с пола. Ноги дрожали, и он чувствовал себя не лучше младенца.
— Мама, — позвал еле слышно. — Где ты? Папа? Анжи, — позвал он уже без особой надежды младшую сестру.
Молчание.
В доме неимоверно воняло. В сознание с трудом проникла мысль — болезнь. И до них добралась. Сначала не вышла утром из дома семья Эдита. Отец отправился выяснить, что случилось. Работа не ждала. Упустишь срок — много потеряешь. Да и не в обычае у его людей отлынивать от труда.
В далекой стране на юге он служил раньше самому Императору сотником. Богатства это ему не принесло. Крупных войн и соответственно добычи не случалось, воевали все больше с нищими и опасными кочевниками.
Рассказы о чужих местах и схватках были красивы, но, как Блор однажды подслушал в разговоре старших, нынешний Император оказался откровенно жадным. Не желая содержать армию и выплачивать жалованье, он предложил лишним, по его мнению, фемам уехать через Длинное море на север. Отправившимся в леса переселенцам разрешали нарезать себе земли, сколько они сумеют расчистить в течение трех лет, и освобождали от налогов и любых повинностей на пять.
Отец занял денег, сумел договориться с несколькими крестьянскими семьями, подписав договор, где расписывались права и обязанности. Господин был обязан кормить крестьян во время голода и защищал своих подопечных от нападения извне военной силой и своим правосудием.
Крестьяне, не будучи хозяевами участка, имели право бессрочно пользоваться им, платя оговоренную долю. Его уже нельзя прогнать с земли, и после смерти старшего в семье его семья наследовала его надел. Это было много лучше положения в поместье на юге, где народу стало слишком много, рабы более выгодны, а участок скуден и в любой момент аренду могли отменить. Лучшие земли там давно заселены и поделены, но и на худшие кого попало не пустят. А здесь раздолье!
Да, здесь в первые годы оказалось тяжело и опасно. Никто из них не знал местных условий, а дикие звери могли забрести в огород. Это решаемо. Дерева кругом сколько угодно, и обнести дома и выгон изгородью для защиты от хищников не проблема. Ведь полакомиться свежатиной забредали не одни кабаны, случались и посещения медведей.
Но это была практически их земля! За нее старались, за даваемый достаток, а уже на исходе третьего года у каждого имелись помимо немалого куска земли собственный дом, клетушки-сараи, огород, пара коров, несколько свиней, у половины даже кони завелись. На юге такое богатство могло разве в мечтах появиться. Зато и возвращаясь к себе, падали без сил, мгновенно засыпая. Поднимать с пустого места отнюдь не просто.
Правда, они такие оказались в округе не первыми, и отец всегда мог спросить совета у других фемов. Вместо пшеницы посеяли рожь, немного ячменя и не прогадали. На золе выжженных пней она хорошо взошла. Еще пару лет — и развернулись бы всерьез, да не пришлось.
Отец вышел из крестьянского дома с озабоченным лицом. Таким раньше его Блор не видел. Даже встречая хозяина леса, медведя, а за ним уже числилось пять убитых, он всегда весело улыбался. Вся семья Эдита лежала больная. Наверное, они подцепили через старшего в семье, когда тот ездил по делам в город. Все так радовались возвращению, и никто не обратил внимания, как он прижимал руку к груди и быстро ушел, толком не рассказав о впечатлениях. Через день слег, виновато смотря на посетителей и обещая вскорости встать, а теперь и вся семья пребывала не в лучшем виде.
Еще через день заболели люди и в других семьях, а затем Эдит умер. Вид у него был жутким. Руки и ноги превратились в палочки. Черные пятна по телу и обтягивающая кости черепа кожа. Болезнь высосала из сильного мужчины все соки. Он казался ссохшимся, как мумии в пустыни, о которых в хорошем настроении повествовал отец. Но там все происходило под палящими лучами солнца, а не в душной избе.
Отец приказал сжечь тело и запретил заходить в тот дом всем. Не помогло. Эта смерть оказалась первой, но далеко не последней. Весь поселок, за редким исключением, слег, и каждый второй умирал, а выздоравливающие были слабы и беспомощны. За ними необходимо было ходить, а некому.
Больных становилось все больше, мать не успевала всех обойти и помочь, а когда и она упала, Блор оказался в доме последним, способным передвигаться. Он пытался облегчить мучения, поя водой лежащих, и даже сварил суп из курицы. Это помогает восполнить силы больному. Потом и сам потерял сознание. Судя по обстановке, прошла пара дней, и никто не заходил помочь. У других, похоже, не лучше.
Медленно, как старик, он попытался выпрямиться, и это с неимоверным трудом удалось. Цепляясь за стенку, двинулся к кровати. Самые худшие ожидания подтвердились. Они лежали рядом. Отец и мать, а также сестренка. Ее принесли и положили между родителями заботливые руки. Или сама пришла. Она любила с утра навещать отца и мать. А когда болела или чего-то боялась, за что ее Блор втайне презирал, всегда просилась полежать рядом. Так они и скончались вместе.
— Теперь я ваш ангел, — сипло сказал Блор, осознав, что видит. У него не было больше семьи, но он выжил, и надо поступить правильно.
Все так же волоча ноги, он дошел до порога, захлопнул за собой дверь и, ковыляя, направился в угол, где рубил дрова. Там должны быть щепки. Факел сделать несложно, а огненное погребение — лучшее, что он может дать семье. Огонь очищает и осветит им путь в Верхний мир.
Я был глуп. Хартию на владение землей и оружие необходимо было взять.
Свет…
— На этот раз ты сам себя превзошел, — брюзгливо процедил сквозь зубы высший жрец, рассматривая разновозрастных мальчишек и девчонок. Имя его мало кто помнил, ровесники давно все скончались, а со вступлением в должность Верховный терял личность. Он становился просто Жрецом.
Большая часть из приезжих наряжена в лохмотья, а убогий скарб, наваленный на две скрипучие телеги, не стоил и пары «орлов».