Джи подскочил к двери и вытолкнул брата наружу. Прежде чем исчезнуть самому, он обернулся и поглядел на меня, и его лицо на мгновение заставило меня почувствовать себя хоть чуть-чуть лучше. Но сразу за этим я ощутил позади себя мощный порыв ветра и понял, что сейчас начну светиться бледным светом, как видение какого-нибудь евангелиста. Но Джи все еще был рядом. Он был перепуган, но он был рядом. Джи – это кремень, и под покровом внешнего испуга в нем уже зрели первобытный гнев и злость. Он кивнул мне.

– Я вытащу ее оттуда, – сказал он. – И мы будем тебя ждать. Удачи!

И он выскочил следом за братом. А я остался стоять, дожидаясь дальнейшего. И оно не заставило себя долго ждать.

Я перевернулся на живот и сунул руку под подушку, наслаждаясь прохладой простыни под нею. Я слышал щебетанье птиц за окном и знал, что уже давно пора вставать. Я еще с минуту наслаждался ощущением тепла и комфорта великолепного постельного белья, защищающего меня от утренней прохлады, а потом все же открыл глаза. Грубо и небрежно раскатанное стекло в арочном окне, врезанном в противоположную стену, странным образом, как призма, искажало утренний свет, бросая разноцветные лучики на плиты каменного пола. Откуда-то снизу, с нижних этажей замка донесся звук трубы и веселые выкрики солдат, выходящих во внутренний дворик.

Тут я все понял. Я снова был в Джимленде. И я опоздал.

Глава 17

Много лет назад, когда я был юн, когда еще надеялся, что стану музыкантом, я проснулся однажды утром в номере гостиницы. Я сонно смотрел на часы, стоящие на ночном столике, смотрел на них сквозь пелену болезненной усталости и терзающего башку похмелья и в конце концов понял, что уже одиннадцатый час. Я поставил будильник на семь утра и, как смутно припомнилось, попросил портье позвонить мне в это время и разбудить.

Внезапно полностью проснувшись, я громко застонал от отчаяния и как можно быстрее вытряхнулся из постели. Голова кружилась, в висках дико стучало, я, пошатываясь, добрался до ванной, очень напоминая при этом раненого жирафа. С молниеносной быстротой принял душ – голова при этом раскалывалась, словно захваченная грозовой тучей отчаяния, – свалил в кучу свои вещи, потом сцапал трубку телефона и позвонил на автобусную станцию.

Они заставили меня дожидаться аж двадцать минут, я за это время заполнил целый стакан изуродованными окурками. А когда я наконец дозвонился куда надо, мне сообщили то, что я уже и так знал, что я понял уже в тот момент, когда проснулся. Я пропустил свой автобус.

Это, конечно, вовсе не выглядит особо большой бедой, не правда ли? Подумаешь, пропустил автобус. Ладно, ладно, но в данном случае это таки было большой бедой. Я застрял в городе, где никого не знал, и у меня не было денег, чтобы остаться в этом отеле еще на одну ночь. Но и это тоже не особо большая беда, верно? А еще это означало, что я не приеду туда, куда мне нужно было приехать, а это было уже совсем неприятно, потому что я должен был явиться к людям, которых никогда в жизни не видел, но которые любезно предложили мне свое гостеприимство. Я даже не был полностью уверен, что у меня есть их номер телефона, чтобы предупредить, что я не появлюсь вовремя. И все же бывают ситуации и похуже.

Дело было в том, что я находился в чужой стране. Я был на каникулах, в первый раз предоставленный самому себе. Впервые за мной никто не присматривал, никто здесь не обеспокоился бы, что бы со мной ни случилось. Но дело было даже не в этом.

Предыдущую неделю я провел с друзьями, которые уже уехали из этого города, и я пребывал в большом затруднении и отвратительно себя чувствовал в связи с тем, что у меня произошло с одной из них. Она уже уехала, оставив меня гадать о том, что случилось и что это означает. Одно я точно знал: это означало, что где-то, за тысячи миль отсюда, есть один человек, который будет на меня страшно сердиться, и вполне справедливо. Человек, который, несмотря ни на что, был последним, кому я хотел бы причинить вред.

В конечном итоге все образовалось само собой. Так иной раз бывает. Я позвонил людям, у которых должен был остановиться, и сообщил им, что я полный идиот. Я нашел, где перекантоваться следующую ночь, и добрался до места назначения на следующий день. Отношения с тем человеком, которого я так уважал, съехали с рельсов раз и навсегда, но с нею я еще поддерживал связь, и мы оставались друзьями все то время, пока я не уехал.

Но в то утро, когда я, весь трясясь, сидел у телефона, я пережил страшное потрясение, я чувствовал себя необратимо одиноким и смятенным. И это ощущение никогда больше меня не покидало. Оно всегда было со мною, запрятанное глубоко под внешней бравадой и остроумными мыслями. Когда я проснулся и обнаружил, что меня занесло обратно в Джимленд, когда я тут же интуитивно догадался, что Элкленда здесь уже нет, это ощущение немедленно выскочило на поверхность, и на минуту я снова стал двадцатидвухлетним молодым человеком, который уже давным-давно умер.

Я пулей вылетел из спальни. Вторая кровать там была смята, в ней спали, и мне не нужно было никого спрашивать, чтобы понять, что спал в ней Элкленд и что его уже здесь нет. В Джимленде такие вещи понимаешь сразу. Сами ведь знаете, что я имею в виду, вы ведь тоже там бывали.

Слуга, одетый во все белое, окликнул меня, когда я несся по коридору, направляясь к лестнице. Все, что он мог мне сообщить, только отвлекло бы меня, так что я не обратил на него внимания. Мне нужно было отыскать Элкленда, и отыскать его как можно скорее. Если я его не отыщу, он погибнет.

То, что этот проклятый Рейф каким-то образом снова возбудился к активности, уже невозможно было отрицать и игнорировать, как бы мне этого ни хотелось, как бы ни тяжело было это принять или понять. Никто другой и ничто иное не могло бы притащить меня обратно в Джимленд. Только у одного человека имеется сотая доля той силы и ненависти, что требуется для такого действа. Сразу перед тем, как это произошло, я почувствовал в мозгу едва ощутимый толчок, слабенькое предупреждение, что кто-то пытается туда проникнуть, кто-то, кто очень-очень хорошо меня знает. В мире есть только один такой человек, который знал меня задолго до всего этого. Вы уж извините меня, я с вами не был прямо так уж откровенен. Есть много такого, чего вы обо мне не знаете, а у меня нет времени, чтобы все это вам рассказывать.

Когда я сбежал на первый этаж и рванул дальше за угол, направляясь к королевской приемной, я на ходу попытался найти хоть какое-то удовлетворение в том соображении, что Джи теперь уже полностью убедился в том, что Рейф каким-то образом восстал из мертвых. Мне же оставалось только надеяться, что он своевременно сумел связаться с Зендой и что уже понял, о каком месте я ему толковал, самом безопасном месте, где они могли бы укрыться. Жаль, что у меня не было побольше времени, времени, чтобы удостовериться, что они туда добрались, времени, чтобы подготовиться к дальнейшему. Но тут ничего не поделаешь, любого времени для этого было бы недостаточно.

Я ворвался в приемную и затормозил. Король сидел на своем троне и снова курил, опять-таки стряхивая пепел в свободно стоящую вестибюльную пепельницу. Больше в приемной никого не было, и король взирал на меня вполне благосклонно, а я, тяжело дыша, стоял перед ним. Я заметил, что на пепельнице красовалась какая-то эмблема, и я ее почти узнал, и она вызвала у меня какие-то неясные воспоминания. Отвлекшись от насущного, я подошел поближе и наклонился, пытаясь вспомнить. Что-то связанное с каким-то отелем, кажется, сувенир на память…