Я повернул голову. Мурлыканье тут же смолкло. Виджи приоткрыла один глаз, внимательно глядя на меня. В полумраке мне почудилось, что зрачок у нее и правда кошачий.
— Пожалуйста, помурлычь еще.
Кончик ее острого уха зарделся — я ощутил это под своими пальцами.
— Не получается… Оно само, Фатик… помимо воли… когда я…
— Когда ты — что?
Она ткнулась носом мне в плечо и тихо рассмеялась серебряным смехом.
Чуть позже, устроив голову на моей груди, она вновь завела медовую кошачью песню. Ее чувства смешивались с моими в один поток, временами бурный, временами — тихо шепчущий под музыку звезд. Так продолжалось до самого утра. Утром она спросила, почему на моей груди больше нет татуировки.
Я открыл ей правду.
Талаши ошиблась. Бедный кот едва успел спастись бегством от разъярившейся кошки.
Я подхватил панталоны и выкатился из фургона, успев обзавестись счетверенными росчерками царапин от ногтей Виджи на щеке и поперек груди. Упав, вскочил и удачно попал ногой в штанину с первого раза.
Над моей головой свистнул меч. Клянусь вам, еще вот столечко — и клинок снял бы с меня скальп, а может, и верхушку черепа.
Я не стал ловить бабочек и, как был одной ногой в панталонах, помчался к ближайшему дереву. Добавлю, что лагерь уже пробудился, и кое-кто из девиц как раз, позевывая, выбирался из палаток. Мой вид их взволновал, они, ахая, округлили рты и тут же прикрыли их ладошками.
У дерева я оглянулся: меня преследовал клинок и острые малиновые уши, торчащие из разлохматившейся золотой гривы.
И глаза. Огромные серые глаза с черными, как сама смерть, зрачками.
Великая Торба!
Меня едва не настиг удар меча, но я ловко укрылся за деревом (это был вяз — мрачный и старый, он тоже, казалось, смотрел на меня враждебно). Мы принялись кружить вокруг древесного ствола на рысях, причем Виджи, пронзительно шипя по-кошачьи, пыталась то достать меня мечом, то лягнуть босой ножкой. Ее нагота была дерзкой, совершенной, прекрасной…
Девицы ахали, старина Фатик что-то блеял, волоча на лодыжке панталоны и отсвечивая всем, чем меня (местами — щедро) наградила природа.
Страшная женская месть!
Затем, устав от забега, Виджи остановилась на некотором расстоянии от дерева. Вовремя: мои панталоны как раз зацепились за корень.
Я осторожно выглянул с другой стороны вяза, дергая ногой, чтобы освободить панталоны.
Ну и что сказать?
«Родная, я люблю только тебя?»
— Ты… — воскликнула она, тяжело дыша. — Ты!
— Я, родная…
— Как… как ты мог?
— Мог… не мог… иначе… я… Она богиня, у меня не стало сил сопротивляться. Чародейство, магия!
— Магия? — Она взмахнула мечом. — Магия грудей? Магия задницы?
— Ты не понимаешь…
— Я? Я чего-то не понимаю?
— Нет, ты понимаешь всё!
— Значит, я способна понять, что ты — просто похотливый сукин сын?
— Да, то есть — нет. Все не так, как ты думаешь!
— Значит, я и думаю неправильно?
— Правильно, Виджи, правильно!
Крылья ее дивного носа трепетали.
— А если правильно, то скажи мне — кто ты?
— Я! Я, Виджи, это я!
— Бабник и пьяница, как я поняла это еще в вашей конторе!
— Да нет же, я не пью с начала похода, я ведь дал тебе зарок!
— Зато с женщинами можно развлекаться, да?
— Эта богиня…
— А, ну конечно, дело другое — богиня!
— У меня не было к ней чувств!
— Конечно, простая похоть!
— Да нет же, дело шло о спасении мира!
Весь бивак слушал наш диалог с живейшим любопытством. Из палатки высунулся щетинистый Олник, над которым нависла Крессинда. Оба были… не сказать, что хорошо одеты. То есть — они вообще не были одеты, но я отметил этот факт лишь краешком сознания.
— Зачем ты это сделал? Чем ты думал? — Ее подбородок подрагивал — верный предвестник подступающих слез.
— Я был как под чарами! У меня отобрали волю! Подумай сама — нашему миру… нашему счастью остался ровно год… Даже меньше!
— Где он? — вдруг вскричала она. — Покажи мне его! Если ты солгал! Если ты только солгал!
— Сейчас принесу, — сказал я, ощупью натягивая панталоны. Я вернулся в фургон, обойдя Виджи по широкой дуге, и принес пояс. Мои щеки горели, царапины саднили. — В потайном кармашке, — проговорил я и сам добыл зерно Бога-в-Себе. — Я связан теперь с не рожденным богом одной нитью. Как и с тобой. Утратив кого-то из вас, я умру. Э-э… опусти меч, родная!
Виджи приняла зерно Бога-в-Себе и стиснула его в кулаке, что-то беззвучно проговаривая. Три минуты ничего не происходило, затем ее тело сотрясла дрожь, и словно бы лучи — едва видимые розовые лучи веером разошлись по земле из-под ее сжатых пальцев.
Альбо страшно завыл, дергаясь в своих путах.
Виджи пошатнулась и бросила зерно мне под ноги.
— Ты не солгал, — сказала она, тяжело дыша. — Хотя бы в одном ты точен: это артефакт, наполненный такой мощью, какой давно не знал наш мир…
Монго проговорил что-то странное.
Старина Фатик осторожно коснулся царапин на физиономии:
— Я его зачал… как я уже говорил… Все произошло помимо моей воли.
Виджи шикнула, как делает кошка: пшшшш!
— Мне все равно! Я не могу и не хочу определять его природу… Он слишком силен и страшен. Его нужно бросить в яму Оракула?
Старина Фатик подтянул панталоны.
— Я должен сам туда прыгнуть… Это врата на Небеса. Да, вот так странно — прыгнуть вниз, чтобы попасть наверх. Дальше мой путь лежит к Источнику Воплощения… Дело — проще пареной репы и вареной моркови. Я сработаю быстро.
— Значит, мы продолжим путь к Оракулу, — промолвила моя четвертушка непререкаемо и громко, так, чтобы услышал весь лагерь. — Спрячь артефакт и больше не смей показывать его мне.
Яханный фонарь, а я что, хвастался им, что ли?
— Но мы и так идем к Оракулу? — не понял я, поспешно пряча зернышко в пояс.
— Идем. Но не смей требовать от меня, или кого-либо из отряда, ответов, зачем и почему мы туда следуем!
Гритт, а я так давно собирался устроить пристрастный допрос… Одного пришпилить к дереву, другую — высечь по мягкому месту…
— Знаешь, Виджи…
— Дай мне слово, что не станешь нас допрашивать!
— Но…
Она шикнула разъяренной кошкой: пшшшш!