— Шойгу, — напомнил Глеб.
Федор Филиппович скептически пожал плечами.
— Коррупция и воровство в армии растут не по дням, а по часам, — сказал он. — Что бы ты ни говорил, а дело тут не только в том, что эти факты перестали замалчивать. Их реально становится больше. Это напоминает распространение эпидемии. Даже если принять честность и высокие деловые качества нового министра обороны за не подлежащую сомнению и проверке аксиому, при таких темпах он долго не продержится. Он будет полностью дискредитирован и заклеймен как крестный отец коррупционной мафии в погонах. А ты не хуже меня знаешь, чей это выдвиженец, и по чьему рейтингу его падение ударит больнее всего.
— С каких это пор вас начали заботить чьи-то рейтинги? — удивился Глеб. — Политики приходят и уходят, а Россия остается…
— И с каждой сменой власти ее все сильнее лихорадит, — добавил генерал. — Если больного воспалением легких упорно и целенаправленно лечить, скажем, от поноса, результат вполне предсказуем: летальный исход. Это-то меня и беспокоит, если хочешь знать.
— С таким прогнозом не поспоришь, — усмехнулся Слепой. — И что же, вы всерьез полагаете, что кто-то лечит Россию не от того, чем она больна? Лечит, как вы выразились, упорно и целенаправленно?
Генерал сердито дернул щекой.
— Я считаю… — начал он, но тут же поправился: — Мне кажется, что прямо у меня под носом некто ведет планомерную подрывную деятельность в масштабах целой страны.
Глаза у Глеба слипались после бессонной ночи, а челюсти, напротив, буквально раздирала едва сдерживаемая зевота. Он совсем уже, было, собрался прекратить бессмысленное сопротивление и все-таки зевнуть в кулак, но последнее заявление генерала заставило его мгновенно забыть об этом намерении.
— Никогда не любил слово «кажется», — подумав, осторожно сообщил он. — Но в данном контексте оно прозвучало, как бальзам на душу. Вы, товарищ генерал, попробуйте перекреститься — глядишь, все и пройдет.
Мимо, басовито рокоча упрятанным ниже ватерлинии движком и стеля по мутной изжелта-зеленой воде сизый дымок дизельного выхлопа, прошел вверх по течению прогулочный катер. С верхней палубы несколько раз сверкнула яркая даже при солнечном свете белая вспышка не отключенного каким-то растяпой-туристом фотографического блица. Следуя укоренившейся привычке избегать случайных попаданий в кадр, Глеб повернулся к катеру затылком — лучше поздно, чем никогда.
— Тебе бы только зубоскалить, — вздохнул Федор Филиппович. — Как тому популярному комику, который все время рассуждает со сцены о широкой, но лишенной направляющего вектора русской натуре и живом, но неупорядоченном, неотформатированном, как он выражается, сознании. Вам бы дуэтом выступать, то-то ладно бы выходило! Что ни возьми, куда ни глянь, всему виной русская расхлябанность и дурошлепство. Реформа образования у всех на глазах превращается в дорогостоящий глупый фарс — что вы хотите, это ж Россия! Известные деятели искусства и культуры на глазах у всей страны затевают кухонные свары, а телевидение сладострастно транслирует этот позор во всех омерзительных подробностях — чем не забава для народа? Коммунальное хозяйство разваливается тем интенсивнее, чем больше усилий и бюджетных средств тратится на его восстановление, эстрадные артисты побеждают на губернаторских выборах, в Государственной Думе правит бал злобный клоун, который так и норовит придать матерной брани статус второго государственного языка, об армии я уже не говорю, поскольку и так сказал предостаточно… И все это объясняется исключительно особенностями национального менталитета да тяжким наследием коммунистического прошлого… Так?
— А как, если не так? — спросил Глеб, просто чтобы не молчать.
Излишне эмоциональная речь обычно сдержанного до холодности генерала Потапчука произвела на него крайне неприятное, гнетущее впечатление. Она здорово смахивала на сердитую и абсолютно беспредметную воркотню разочаровавшемся во всем и, в первую очередь, в себе немощного старца, на трескучую апокалипсическую трепотню, которой любят без меры потчевать обывателя некоторые телеканалы — трепотню, которую не готовый к спору на узкоспециальные темы человек не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть. С экрана телевизора грозят гигантским астероидом, который вот-вот упадет на Землю, стерев с ее лица все живое. Здравомыслящий скептик с железными нервами лишь насмешливо фыркает и переключается на другой канал, легковерный глупец бросается рыть убежище и запасаться крупой, солью и спичками. И никто не может с уверенностью сказать, кто из них прав, не располагая всей полнотой информации. А всей полнотой информации располагает один лишь Господь Бог, который делится своими знаниями крайне неохотно и далеко не со всеми. И, когда это все-таки происходит, начинается все та же привычная тягомотина: одни верят, другие нет. Да и чем, в самом-то деле, диктор кабельного телевизионного канала хуже увешанной дешевыми бусами тетки, утверждающей, что она ясновидящая в третьем поколении?
— Я уже сказал, как, — ответил на вопрос Слепого нисколько не обескураженный его скептическим тоном генерал. — И не понимаю, почему мысль о заговоре с целью совершения государственного переворота представляется тебе, офицеру спецслужб, более фантастической и неправдоподобной, чем доморощенная теория о раскинувшейся на полтора континента стране непуганых идиотов. И заметь: страна все та же, что и раньше, люди, в общем и целом, те же, но при этом все, что подпадает под определение «великий», осталось в прошлом. А в настоящем — одна срамота и погоня за прибылью.
— А также подмена истинных ценностей фальшивыми западными идеалами, — подсказал Глеб. Взятый шутливый, ернический тон казался ему самому фальшивым и неуместным. Но изменить тон означало бы признать правоту Федора Филипповича, а делать это ему до смерти не хотелось. Он знал, что, когда понадобится закрыть своей грудью амбразуру, эта почетная, но пыльная работенка автоматически, ввиду отсутствия других кандидатур, достанется ему. Он ждал этого дня с отрешенным спокойствием фаталиста, но вовсе не спешил приблизить миг, когда прозвучит команда: «Добровольцам выйти из строя!» — Все прямо-таки слово в слово по пресловутому плану Даллеса, — добавил он. — Так сказать, в полном соответствии.
— План Даллеса, кстати, блестяще осуществился, — подозрительно ровным тоном заметил Федор Филиппович. — И я уверен: если бы кто-то рассказал тебе о нем до развала Союза и даже после него, до того, как этот план рассекретили, ты реагировал бы точно так же, по-обывательски: ха-ха, да неужели? Ох, что вы такое говорите!
— А какой реакции, помимо обывательской, вы ждали на сообщение, начинающееся словами «мне кажется»? — не остался в долгу слегка задетый за живое Глеб.
— Ну да, ну да, — с понимающей, отеческой, очень не понравившейся Сиверову улыбкой покивал головой генерал Потапчук. — Ты ведь сразу так и сказал: креститься надо. Демонстрируй эти фокусы кому-нибудь другому, Глеб Петрович, а меня на мякине не проведешь. Ты ведь потому так яростно и брыкаешься, что мы с тобой — не простые обыватели, и крестным знамением от наших с тобой наваждений не отмахнешься.