— Кремль, — сказал Иван Сергеевич.
Пермяков ненадолго задумался.
— А что, — сказал он после паузы, — это мысль. Хорошая, как и все идеи, которые ты генерируешь в своем котелке. Ай да ты! Есть такой фантастический роман — «Голова профессора Доуэля». Там человеческая голова отдельно от тела, на стеклянном столике жила. Помнишь?
— Беляев, — без задержки, как примерный ученик у доски, отрапортовал Буров. — Как не помнить, когда за его книжками вся страна охотилась!
— Да, было дело, — согласился Пермяков. — Вот я и подумал: надо бы попросить Умника, чтобы его яйцеголовые хорошенько поработали в этом направлении. Чтобы, когда придет срок, твоя соображаловка не в земле гнила, как прошлогодняя картофелина, а продолжала плодотворно работать.
— Если по соседству с твоей, я не возражаю, — рассмеялся Буров. — Сколько лет мы с тобой рука об руку — двадцать пять, двадцать семь?
— Тридцать два, — поправил Андрей Родионович. — Старость не за горами, а из тебя, как прежде, идеи бьют фонтаном. И каждая, какую ни возьми, истинный перл. Это же надо было придумать: «Кремль»!
— А что? — пожал плечами Буров. — Теневому правительству нужен теневой Кремль. По-моему, это очевидно.
— Особенно для того, кто придумал само теневое правительство, — добавил Пермяков. — Кстати, ты не в претензии за то, что я оседлал твою идею?
— Мог бы не спрашивать, — сказал Иван Сергеевич. — Ответ на такой вопрос может быть только один, и тебе потом придется гадать, правда это или ложь. Ты прекрасно знаешь, что я предпочитаю оставаться на вторых ролях и руководить из-за кулис, по принципу: моя идея — ваше исполнение. И, соответственно, ваш же ответ в случае, если идея окажется не совсем удачной.
— Спасибо, успокоил, — иронически поблагодарил Пермяков.
— Чтобы ты окончательно успокоился, задам встречный вопрос, — приподняв уголки рта в подобии улыбки, сказал Буров. — Тебе не приходило в голову, что оттуда, из-за кулис, я могу управлять не только своим горячо любимым шефом, но и тобой?
— Ты знаешь, приходило, — с такой же, как у собеседника, иезуитской улыбочкой ответил Андрей Родионович. — Более того, я неоднократно получал этому прямые подтверждения. Но меня это не особенно беспокоит. Так уж устроен мир, что любого короля делает свита. Или возьми простейший пример: собака. Человек приобретает щенка, выхаживает его, кормит, воспитывает и дрессирует. Пес преданно смотрит хозяину в глаза, виляет хвостом, выполняет команды и, бывает, приносит тапочки — изрядно пожеванные и обслюнявленные, но приносит. И редкий хозяин в какой-то момент своей жизни не задается вопросом: а кто, собственно, кому служит — собака ему или он собаке? Выполнять команды среднестатистическому городскому псу приходится нечасто, тапочки он приносит раз, от силы два раза в день, а все остальное время валяется на хозяйской кровати и ждет, когда его накормят до отвала и поведут гулять в парк. А человек горбатится пять дней в неделю, чтобы прокормить этого дармоеда, а перед уходом на работу и по возвращении с нее вынужден вести его на прогулку — независимо от своего желания, в любую погоду…
— Всегда восхищался твоим умением мгновенно отыгрывать очки, — сказал Иван Сергеевич. — С кем меня еще не сравнивали, так это с собакой.
— Так уж и не сравнивали, — посмеиваясь, усомнился Пермяков, — при твоей-то работе! Это же у наших горцев любимое ругательство: умри, неверная собака!
— Ну, эти не в счет, — с улыбкой, на этот раз вполне искренней и дружелюбной, ответил Буров. — Эти у меня, как правило, сами подыхали раньше, чем успевали помянуть неверного пса. Ну вот взгляни. По-моему, помещение вполне подходящее.
Они стояли на пороге небольшого банкетного зала. Помещение было прямоугольное, сильно вытянутое в длину, с двумя рядами колонн вдоль продольных стен. Стены были глухие, с вмонтированными в промежутки между колоннами фальшивыми окнами. Буров щелкнул выключателем, и за матовыми стеклами вспыхнул мягкий ровный свет. Протянувшийся почти от самой двери до дальней стены зала стол был пустым и голым, напоминая о том, что до вечернего наплыва посетителей еще далеко. Время для встречи было выбрано с умом: персонал заведения отсыпался после трудовой ночи, а утренняя обслуга уже ушла, предварительно вылизав до блеска посуду, полы и вообще все, что нуждалось в вылизывании.
— Недурно, — одобрительно повторил Пермяков. — Дверь придется перенести, чтобы был отдельный вход, а в остальном все просто превосходно. Здесь мы и будем встречаться, когда придет время. Разговаривать-то тут можно, товарищ Филер?
— Обижаешь, начальник, — сказал Иван Сергеевич. — Все десять раз проверено и перепроверено. Можешь говорить совершенно спокойно — никто, кроме меня, тебя не услышит. А мне, если честно, просто невтерпеж узнать, что это за информация, которой ты хотел со мной поделиться. Если ты получил ее от Мента, могу побиться об заклад, что она мне давно известна.
— Поспорим? — предложил Политик.
— На три щелбана, — с готовностью принял вызов Филер и протянул для пожатия руку.
* * *
Василий Иванович Саблин отзывался на не блистающую оригинальностью кличку «Чапай», сколько себя помнил, а помнил он себя давненько — без малого шестьдесят годков. Иногда его называли Чапаевым или даже товарищем Чапаевым, что не раз приводило к забавным казусам, особенно с молоденькими подчиненными, которые, наслушавшись разговоров старших коллег, случалось, так к нему и обращались: «Товарищ Чапаев, разрешите вопрос?»
В пору своего расцвета Чапай служил особистом в войсковой части, номер которой никому не интересен, незадолго до ухода на заслуженный отдых был переведен в столичный военный округ и, демобилизовавшись в чине подполковника, осел в свой московской квартире. Ни жены, ни детей Чапай не имел, пенсию получал вполне себе приличную, за большими деньгами не гнался и жил тихо и скромно, временами, когда приходила такая охота, подрабатывая ночным сторожем то на какой-нибудь стройке, то на расположенной недалеко от дома платной автомобильной стоянке.
Когда позволяла погода, Чапай проводил львиную долю своего свободного времени во дворе, где в компании других пенсионеров и прочей праздношатающейся публики мужского пола развлекался настольными играми — шашками, шахматами, а чаще всего демократичным домино. Забивая козла, Василий Иванович попутно мотал на ус разговоры партнеров по игре — не затем, чтобы кому-то их пересказать, а просто по старой армейской привычке. Ему нравилось знать, чем дышат окружающие, и за годы, проведенные на пенсии, он досконально изучил подноготную всех, от мала до велика, жильцов своего пятиэтажного дома.
Лет пять назад у него появился еще один побочный заработок. О заработке этом не подозревали ни его партнеры по домино и шашкам, ни даже участковый Сидоркин, который частенько консультировался с всезнающим Чапаем по различным вопросам — кто, с кем, сколько приняли, в котором часу разошлись, и не было ли после этого во дворе какого-нибудь подозрительного шума.
Тогда, почти ровно пять лет назад, по дороге из магазина с Василием Ивановичем заговорил какой-то представительный гражданин приблизительно одного с ним возраста — вежливо обратился по имени-отчеству, назвался сам и спросил, не хочет ли Чапай немного поработать по основной специальности. Стелил он мягко, но Чапай не зря оттрубил в особом отделе полных двадцать лет, и предъявить документики вежливому гражданину все же пришлось. Сделал он это с готовностью, охотно согласившись, что порядок должен соблюдаться во всем. Показанное им Василию Ивановичу удостоверение было выдано на имя генерала ФСБ Потапчука. Звали генерала Федором Филипповичем; именно так он и представился, и такая генеральская откровенность в сочетании с его информированностью о профессии и месте службы собеседника, а также тем обстоятельством, что удостоверение у него было самое настоящее и даже не просроченное, сразу расположила к нему недоверчивого Чапая.