Не смолчал и королевский аудитор Лука Васкес де Аилон, прибывший вместе с Нарваэсом. Особенно красноречив он стал после получения личного письма от Кортеса и золотого его поклона. Аудитор открыто заговорил о вопиющей несправедливости — идти войной против таких заслуженных людей, как мы. Надо сказать, что слова его падали на подготовленную почву, тем более, что Панфило ни с кем не поделился подарками, полученными от Мотекусумы и других индейских касиков.
Нарваэс заметил растущее недовольство среди офицеров и солдат и подстрекаемый лизоблюдами отважился арестовать аудитора и выслать его на Кубу. Впрочем, Аилон сумел убедить капитана корабля доставить его в Сан-Доминго, где королевский суд энергично вступился за аудитора.
Неистовство Нарваэса ему не мало повредило. Родные и знакомые Васкеса, опасаясь расправы, бросили своего начальника и перешли к Сандовалю. Тот, понятно, встретил их с распростертыми объятиями.
Берналь Диас замолчал — решил перевести дух, потом добрался до окна, глянул на небо.
День угасал, знакомый попугай сидел между лапчатых пальмовых ветвей. Одним глазом, вздернув крепкий черный клюв, птица наблюдала за стариком. Тот порывисто вздохнул.
— На сегодня хватит, — неожиданно объявил он. — Приходи завтра. Если бессонница покоя не даст, сам что-нибудь накарябаю.
Хосе, ни слова не говоря, сунул в пенал перо, сложил бумагу и вышел из комнаты.
Птица вспорхнула, среди пальмовой завеси алым камешком мелькнула её грудка. Вот она забила крыльями и села на подоконник. Замерла, скосила на старика глаз. Тот взволновался, но вида не подал, замер в кресле на колесиках. Когда птаха успокоилась и начала ловко похрустывать кукурузными зернами, Берналь запричитал.
— Цветок хороший, кактус хороший… Где наш сынок, Ночтлишочитл? Где наш сын?..
Тот майский вечер, когда они сообща, всем сходом, постановили выступить против Нарваэса, запомнился тем, что утром он получил первую за последние шесть месяцев весточку от Шочитл. Гонец, прибывший с побережья, после посещения штаба, отозвал его в сторону и сообщил.
— Встретил твою индеанку. Она меня на дамбе поджидала. Уже совсем стемнело. Иду, и вдруг меня окликают по-кастильски — сеньор солдат… Я даже оробел, потом слышу ещё раз — сеньор солдат. Я спустился к воде, пригляделся — в лодке твоя баба. Попросила передать, что успела прижиться, приняли её хорошо, возится с племянниками. Берналь, она, кажется, беременная… Теперь слушай самое главное — очень эта индеанка за тебя беспокоится. У них, в Истапалапане ходят слухи, что скоро всех чужеземцев под корень изведут. Берналь, твоя баба врать не будет, я её помню — ладная такая, выносливая…
Диас кивнул, отошел, затем, немного поразмышляв, направился к главнокомандующему. Сообщил о предупреждении.
— Знаю, Берналь, — ответил Кортес. — Не ты один об этом предупреждаешь. В город продолжают стягиваться регулярные отряды. Мотекухсома совсем от рук отбился. Целыми днями дичится, помалкивает, мрачный стал. Часами о чем-то со жрецами шушукается. А тут на шею этот Нарваэс. Как хочешь, так и вертись. Придется действовать, как советовал Цезарь.
— Прийти, взглянуть и победить?..
— Точно. Очень хочется проверить, как это у него получилось? Затем спешно возвращаться в Теночтитлан. Ребята должны осознать, что сейчас как раз тот случай, когда решается судьба кампании. У Нарваэса много пушек, пороха, в достатке всадников, арбалетчиков и пехоты. Если всю эту силу привести в Теночтитлан, можно будет с Мотекухсомой по-другому поговорить. Берналь, предупреди ребят, чтобы каждый взял побольше золота. Цепей, браслетов, нагрудных пластин…
Слышишь, птица, Кортес всех видел насквозь и обо всем думал вовремя, К счастью, он командовал такими же, под стать ему, зоркими и рассудительными людьми. Всегда в его распоряжении были не только крепкие руки, но и умные головы. Хочешь, ещё кукурузных зернышек подсыплю? Или орешков?..
Старик пошевелился и попугай, лениво взмахнув крыльями, блеснув красной грудкой, аккуратно спланировал на невысокую пальму. Там и затерялся среди резных, обвисших в безветрии листьев.
Налегке, без обоза, женщин и слуг, двинулись мы на Чолулу, оттуда послали гонцов в Тласкалу, чтобы те выставили в подмогу четыре тысячи бойцов. Ответ старого Шикотенкатля был таков: если дело идет о борьбе с индейцами, они готовы дать любое количество воинов; если против таких же teules, как мы, то есть, против пушек, лошадей и самострелов, пусть Малинцин не прогневается, но помощи они не окажут. Зато съестных припасов будет сколько потребуется.
Помню, дон Эрнандо, получив ответ, только улыбнулся. «И на том спасибо», — сказал он и приказал выступать.
Вперед мы продвигались с величайшей осторожностью, вскоре передовой дозор наткнулся на некоего Алонсо де Мата, назвавшегося королевским секретарем. Вместе с ним находились ещё четыре человека, которые должны были служить Мата свидетелями. Испуг их был не мал, к Кортесу они приблизились с униженными поклонами, однако наш командир, услышав звучный титул, тут же сошел с коня. Алонсо Мата вмиг осмелел и приступил было к чтению каких-то грамот.
Кортес сразу прервал его вопросом — правда ли, что он господин королевский секретарь? Тот ответил утвердительно, тогда капитан-генерал велел представить свои полномочия. Если таковых нет, то ему и незачем трудиться, причем бумаги должны быть не копии, а подлинники за подписью государя и снабжены всеми другими канцелярскими принадлежностями.
Мата сразу замялся, тут и мы всем войском — а стало нас после соединения в Чолуле с отрядом Веласкеса де Леона чуть более двух с половиной сотен — подоспели. Конных бойцов среди нас не было, немногие имели аркебузу или самострел, с латами и шлемами тоже было трудно, все в хлопчатобумажных, изорванных донельзя колетах, однако то, что согласно тайному указанию Кортеса было надето поверх этого тряпья, повергло секретаря и его спутников в немоту. Как раз солнце в тот момент вышло из-за туч. Заблистали золотые цепи, заиграли самоцветы на удивительной работы нагрудниках, браслетах. Кое-кто натянул на голову деревянные, украшенные золотом шлемы — перья птицы кецаль мы тогда по глупости обрывали. Кто знал, что в здешних краях это небывалая ценность. Впрочем, как и камень нефрит, который индейцы ценили намного дороже золота. Не было в наших рядах человека, который бы с ног до головы не был увешан изделиями из золота. Всю эту тяжесть мы, по приказу главнокомандующего тащили на своих плечах! Однако зрелище, должен сказать, было потрясающее, и не было с той минуты у Кортеса более верного союзника в стане врага, чем Мата.
После короткого перехода добрались мы до реки, отделявшей нас от владений тотонаков. Здесь, на левом берегу, и расположились лагерем. В ту пору пришла моя очередь идти в боевое охранение — вот когда я, расположившись под чистым, набитом звездами небом, наедине с джунглями — в глубине леса кто-то зловеще охал и рокотал — вспомнил о том, что Цветок, оказывается, уже полна. Стало мне грустно, жалко туземную женщину, но чем я мог помочь ей в ту пору, когда моя жизнь висела на волоске? Хорошо быть героем рыцарского романа, которых я вдосталь начитался на родине — этот способен сокрушить любое препятствие, а что я? Куда мне идти? Звезды не мигая смотрели на меня, наверное, ждали ответа. Что я мог сказать им? Взять Цветок к себе? Разве это выход? Да и не очень-то мне этого хотелось — молод был, глуп. Иногда спрашивал себя — что тебе эта индеанка? Вот закончим кампанию, этого добра у меня будет навалом! Любую выбирай! Тогда я жил, дальше завтрашнего дня нос не высовывал. Что толку прикидывать, если завтра в бой. У меня в ту пору шлема приличного не было. Старую каску вконец размолотили тласкальцы во время последних сражений, а когда пошли на приступ храма в Чолуле и там пришлось добивать раненых, она куда-то запропастилась. С тех пор я себя голым в бою чувствовал.