– Ладно, – Доктор снова печально посмотрел на шляпу. – Раньше я держал руку на пульсе. А теперь у меня и пульса-то почти нет. – Он сунул отвертку в карман, а затем положил жилистую руку Фергину на плечо: – Я старею, Фергин.
Фергин попытался засмеяться, но в глазах его была тревога.
– Глупости, Доктор. Тебе еще жить и жить. Ты всех нас переживешь.
Доктор криво улыбнулся.
Рука Алиганзы зудела. Он проснулся от того, что чесал ее, хотя прикосновение ногтей к покрасневшей коже не приносило никакого облегчения. Наоборот, с каждым движением болезненный зуд пронизывал всю руку и тело, словно кровь в его венах превращалась в осколки стекла.
Однако, как ни странно, едва осколки достигали его разума, они переставали причинять боль; они превращались в мысли. Это были не его мысли, и одновременно – его. Словно старая версия Алиганзы – скучная, медлительная, непритязательная – отступала в сторону, и ее место занимала новая – безжалостная, целеустремленная, уверенная в себе.
Алиганза соскользнул с кровати, чувствуя легкость, почти невесомость, как будто он помолодел. Он потянулся и глубоко вздохнул, словно родился заново.
Он должен был что-то сделать. Что-то неотложное. Он не знал, что именно, но чувствовал потребность действовать. Он ощущал себя марионеткой, которую кто-то дергает за нитки. Но это казалось приятным, правильным. Какое облегчение – освободиться наконец от ежедневных волнений, от бесконечной необходимости добывать еду, от обязательств по отношению к… к…
Периклу.
В какой-то момент это слово показалось чужим – он понятия не имел, что оно значит. Но затем пришло знание – это его сын. Ну конечно.
Он почувствовал холод, похожий на презрение, пренебрежительность. Он вышел из комнаты так, будто его заставили это сделать, и двинулся по скрипучему деревянному полу своего маленького дома к двери на другом конце коридора.
Взялся за ручку. Толкнул дверь, открыл ее.
Мальчик мирно спал, его светлые волосы разметались по подушке.
Несколько секунд Алиганза с неприязнью смотрел на него. Затем закрыл дверь и пошел вниз.
Именно там, в узком шкафу рядом с кухней, он держал инструменты. Открыв шкаф, он протянул руку и взялся за рукоять лопаты.
И внезапно Алиганза понял, куда должен пойти и что именно сделать.
Его рука зудела и зудела, посылая в мозг новые мысли.
Он вышел из дома и зашагал по снегу.
* * *
Доктор стоял на вершине Часовой Башни, глядя в старомодный стеклянный телескоп. Он видел поток горожан, покидавших свои дома. Каждый держал в руках ледоруб, лопату или другой инструмент для раскопок. Среди них были и женщины, и мужчины, не было только детей. Доктор задумался. Горожане находятся под влиянием некой пагубной силы, но дети либо невосприимчивы к этому влиянию (слишком свободолюбивы? слишком непослушны? у них слишком сильное воображение?), или же они пока не нужны захватчику, поскольку недостаточно сильны физически. Либо же, поскольку это затронуло только часть городского населения, отсутствие детей могло оказаться обычной случайностью. Но Доктор не верил в случайности. Только не в них.
Горожане как одержимые двигались в одном направлении – к густому лесу на север от города. Доктор задумался, что именно их послали раскапывать? Метеорит? Космический корабль? Оружие?
Был только один способ это выяснить.
* * *
– Стоять!
У входа в лес стоял Томалин Пилк, сын школьной учительницы. Он работал на окраине Рождества в одной из больших теплиц, снабжавших город едой и зеленью. Доктор знал Томалина, когда тот был еще ребенком, – он вообще знал всех в Рождестве с самого детства – их детства. Даже Виду Клаттерли, самую старую жительницу города.
– Привет! – крикнул Доктор, оживленно размахивая мастерком. – Я пришел помочь с раскопками.
Томалин был приветливым юношей, но сейчас этого о нем нельзя было сказать. Его губы были сжаты. Грабли, которые он держал в руках, были направлены на Доктора; их зубья напоминали когти. И в том, как Томалин размахивал граблями, не было ничего дружелюбного.
– Что тебе известно о наших раскопках? – спросил он.
– О, довольно много, – ответил Доктор. – Я знаю, что они ведутся. В лесу. И что это важно. Очень, очень важно. Прямо-таки жизненно.
Томалин, казалось, обдумывает его слова. Наконец он сказал:
– Ты… Доктор.
– Десять баллов за наблюдательность. Я всегда говорил, что ты умный мальчик. «Ах, миссис Пилк, – сказал я твоей матери. – Ваш сын далеко пойдет. Он узнает людей, едва взглянув на них!» Да, твой разум остер, как… как что-нибудь острое. Ну что, можно мне с вами?
Доктор заковылял вперед, но Томалин еще более воинственно вскинул грабли.
– Тебе здесь не рады, – сказал он.
Доктор сощурился:
– И кто это сказал?
На какой-то миг в глазах Томалина мелькнуло виноватое выражение, словно настоящая личность прорывалась наружу, но затем его лицо снова окаменело.
– Уходи, не то пожалеешь.
Доктор медленно поднял трость и указал ею на юношу.
– Почему бы тебе не показать мне свое истинное лицо? – спросил он. – Тебе страшно, да? Боишься? Предпочитаешь скрываться под чужим обликом?
– Я не боюсь тебя, Доктор, – прошипел Томалин.
– Да? А стоило бы.
– Ты стар. И слаб. Ты нам больше не угроза.
Доктор закатил глаза:
– Бла-бла-бла. Все это я уже слышал. Книгу читал, фильм смотрел, на футболке написал. Ты, несомненно, слишком высокомерен, чтобы прислушаться к моим советам, но все же вот тебе один – покинь эту планету. Беги, ползи, удирай прочь так быстро, как сможешь. Возможно, я и стар, но знаешь что? От этого я опасен вдвойне. Потому что теперь мне все равно. Мне недолго осталось, и, если уж придется умирать, я предпочту умереть в бою.
Он опустил трость.
Томалин не сдвинулся с места.
– Подумай над этим, здоровяк, – мягко сказал Доктор. – Подумай как следует.
А затем, в последний раз взмахнув мастерком, развернулся и двинулся прочь.
Пару часов спустя горожане вышли на улицу, чтобы увидеть золотистое солнце, ненадолго показавшееся из-за гор. На площади их встретил не привычный шорох падающего снега, а грохот, лязг и нечто похожее на галлифрейские ругательства, доносившиеся с крыши Часовой Башни.
Привлеченные звуками, многие стали смотреть на башню. Через пять минут Доктор, взвалив на спину нечто, отдаленно напоминающее рюкзак, перелез на карниз, раскачался и с воплем «Джеронимо-о!» прыгнул вниз.