– Как он зовет тебя? – спросил он. – Или, точнее, как он звал тебя? Когда ты был ребенком?
Алиганза улыбнулся воспоминаниям:
– Он звал меня Барнаблом. Барнаблом сорок третьим.
– И почему же?
– Потому что… я ему нравился, – несмотря на происходящее, Алиганза приосанился от гордости. – Он звал так всех детей, которые ему нравились, всех своих любимцев… – его голос затих.
Белолицый покачал головой:
– Нет. Он звал тебя Барнаблом не потому, что любил тебя. Он звал тебя Барнаблом, потому что не помнил, как тебя на самом деле зовут. Разве ты не понимаешь? Ты ничего не значишь для него.
Как насекомое. Мимолетное мгновение. Он уже про тебя забыл. Он стар, равнодушен, и его ничто не волнует. Ничто, кроме собственной гордости, собственной славы.
– Нет, – пробормотал Алиганза, – ты его не знаешь. Он хороший человек. Великий. Он добрый и…
– Как его зовут? – спросил белолицый.
– Что?
– Его имя. Назови его.
– Ну… он – Доктор.
Белолицый усмехнулся:
– Это не имя, а титул. Звание. Видишь? Ему настолько плевать на всех вас, что он даже не сказал вам свое имя. И именно поэтому вы в опасности, не так ли? Потому что он слишком важен, слишком грандиозен, чтобы сказать вам свое имя. Сколько в этом гордыни, сколько высокомерия.
Алиганза покачал головой:
– Нет. Все не так…
– И как же тогда?
Но Алиганза не знал, что сказать. Голос мужчины, его ледяные слова окутывали мысли, как туман окутывал надгробия на погосте.
Да и разве не было в них смысла? Разве не открывали они его разуму истину, которую, возможно, ему следовало признать? Которую им всем следовало признать много поколений назад?
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал белолицый.
– Что?
– Подарок. Протяни руку.
Алиганза заколебался. Мужчина улыбнулся. Его рот был широким, красным и влажным.
– Я не причиню тебе вреда, – мягко произнес он. – Протяни руку.
Алиганза повиновался.
* * *
– Отец!
Мальчик спрыгнул с кровати, когда лежавший на ней мужчина вскочил, яростно взревев. На миг ребенок пришел в ужас – его отец, обычно очень добрый, был похож на чудовище.
Перикл Торп знал о чудовищах не понаслышке. Они постоянно появлялись в Рождестве. Они приходили убивать, уничтожать, и, хотя это было очень страшно, обычно все кончалось хорошо, потому что Доктор всегда их побеждал.
Однако Перикл знал, что даже Доктор не может спасти всех. Когда Перикл был совсем маленьким, в город вторглись кротоны. Они уничтожили зерновой склад, и несколько человек, которые прятались там, погибли.
Когда это произошло, Доктор был зол и расстроен. Он отправился к семьям погибших и просил прощения, словно был виноват, но никто не винил его. Все знали, что, если бы не он, погибло бы куда больше людей. Все знали, что, если бы не он, Рождество было бы уничтожено уже тысячу раз.
Люди говорили, что Доктору сотни лет. Сотни и сотни. Перикл не знал точно сколько, но знал, что Доктор уже старик и что он провел очень, очень много времени в Часовой Башне, охраняя странную трещину в стене. И знал, что люди Рождества беспокоятся. Беспокоятся о том, что случится, если Доктор…
– Что тебе нужно?
В какой-то миг голос отца совершенно не был похож на его настоящий голос. Он был холодным, колючим и ледяным. В потемках его глаза выглядели странно, они будто горели желтым светом.
Перикл машинально поднял фонарь, который держал в руке, и поднес его к лицу отца.
Тот вздрогнул и зарычал:
– Что ты делаешь? Убирайся прочь!
Но все было хорошо, на свету стало видно, что глаза отца в порядке и что Перикл ошибся.
– Прости, – сказал Перикл. – Я услышал твой крик и пришел посмотреть, что случилось. Тебе… приснился кошмар?
Секунду Алиганза Торп смотрел на сына, затем его лицо немного смягчилось.
– Кошмар? – пробормотал он. – Да… похоже на то.
– Но теперь тебе лучше?
Алиганза кивнул:
– Да, все хорошо. А теперь возвращайся в кровать. Тебе нужно поспать, утром в школу.
Перикл опустил фонарь и облегченно кивнул:
– Да, отец. Спокойной ночи, отец.
Тени, роившиеся у бородатого лица Алиганзы, приглушили его хриплый голос:
– Спокойной ночи, сынок.
* * *
Удостоверившись, что Перикл спит, Алиганза отправился в ванную комнату. Рядом с зеркалом над умывальником стояла масляная лампа. Он зажег ее и посмотрел на свое отражение.
Глаза были чужими. Они были желтыми, а зрачки превратились в вертикальные черные щели. Вскрикнув, Алиганза отшатнулся. Моргнул, посмотрел еще раз и с облегчением выдохнул. Ему показалось. Глаза были такими же, как и всегда. Похоже, галлюцинация была следствием недавнего сна, который засел в его сознании, словно осколок льда. Его пробрала дрожь. Ночь была холодной. Холоднее, чем обычно. Однако в руке он чувствовал жар. И зуд. Алиганза поднял ее к свету.
Кожа на правом предплечье покраснела, вспухла и покрылась волдырями. Похоже, какая-то сыпь. Он почесал ее, но от этого стало только хуже – странное покалывание распространилось по жилам от предплечья к плечу, шее, в дальние уголки его глаз и разума…
Он услышал холодный звенящий смех. Откуда тот доносился?
Алиганза снова посмотрел в зеркало.
– Меня зовут Алиганза Торп, – прошептал он.
И снова пошел спать.
Доктор занимался резьбой по дереву. Ничто так не помогает сосредоточиться, как резьба по дереву. Время от времени его взгляд падал на светящуюся трещину в стене, но та оставалась прежней. Такой, какой была все эти семьсот пятьдесят лет, с тех самых пор, как он прибыл в Рождество.
Его тело – его последнее тело и, если честно, одно из любимых – тогда было молодым. Полным силы и энергии.
– Силы и энергии, – пробормотал он, наслаждаясь звучанием этих слов. – Силы. И энергии.
Тогда у него, конечно же, были целы обе ноги – пока не произошел тот неприятный случай со слепой цунами-змеей. Возможно, они были слегка кривоваты, но прекрасно дополняли друг друга. И разум его тогда был остер. Остер как… как…
Доктор посмотрел на нож в своей руке и удивленно нахмурил брови. Ножи он не любил. Противные режущие штуки. Хотя масло намазывать ими удобно. И варенье. На блины. И еще годится для…
Да! Для резьбы по дереву! Да. Вот чем он занимался.