Потеряв возможность следить за ходом сражения, хан продолжил бой на земле. Оставалось надеяться, что все сделано правильно. Его воины выезжали из ущелья, устремлялись в самую середину побоища… Словно бронированный кулак, монгольское войско нанесло цзиньцам сокрушительный удар.
Командующий Чжи Чжун ошеломленно смотрел, как монголы уничтожают передовые отряды его армии. Еще раньше они обратили в бегство цзиньских конников, направив несчастных на собственные позиции. Генерал мог бы удержать их и снова послать в бой, да только проклятые монголы пустились в погоню на украденных лошадях. Дикари владели искусством верховой езды в совершенстве и почти сразу пробили брешь в рядах его воинов, на полном скаку выпуская стрелу за стрелой. Мечники отступили, а потом генерал увидел, что монголы выбрались из ущелья и теснят цзиньцев, как мальчишек.
Генерала не посетила ни одна дельная мысль. Подчиненные ждали его приказов, но все происходило так быстро, что с ним на несколько минут случился столбняк. Еще не все потеряно. Больше половины его войска еще не вступило в сражение, двадцать кавалерийских полков ждут чуть поодаль. Чжи Чжун подозвал своего коня, вскочил в седло.
— Перекройте ущелье! — скомандовал генерал, и посыльные поспешили к передовой.
Его люди выполнят приказ, если еще живы. Лишь бы закрыть врагам дорогу — тогда Чжи Чжун окружит и уничтожит тех, кого занесло в самую гущу императорской армии. Спиленное дерево установили в ущелье по его приказу, на всякий случай. Теперь оно было единственной возможностью выгадать время и перегруппировать войско.
С трудом удерживая испуганную лошадь, Субудай увидел, что Чингис выехал на равнину. Все больше и больше людей прорывались вслед за ханом, и давка в узком ущелье стала понемногу ослабевать. Субудаевы Волчата гикали и улюлюкали, предвкушая встречу с врагом. Всадники теснились так плотно, что почти не могли двигаться, прижатые друг к другу. Некоторых даже развернуло в обратную сторону, и теперь они изо всех сил старались пробиться вперед.
Субудай вдруг заметил, что одна из веревок, привязанных к вершине дерева, натянулась, и поднял взгляд. Цзиньцы пытались свалить дерево, оно угрожающе раскачивалось. Субудай сразу понял: упав, дерево отрежет его от тех, кто успел выбраться из ущелья.
Его люди не замечали опасности, пятками пришпоривали лошадей и весело перекрикивались. Совсем как мальчишки. «Впрочем, они мальчишки и есть», — подумал Субудай. Еще одна веревка вверху натянулась. Субудай выругался. Дерево, конечно, огромное, но, чтобы свалить его, много времени не потребуется.
— Цельтесь вон туда! — вскричал Субудай, первым спуская тетиву.
Его стрела пронзила глотку цзиньцу, который тянул за веревку, он упал, опрокинув двух своих товарищей. Веревка ослабла, но подоспели еще цзиньцы, торопясь выполнить приказ командующего, и дерево закачалось. Волчата ответили шквалом стрел, сразили не один десяток врагов. Поздно. Уцелевшие цзиньские воины столкнули тяжеленный ствол, дерево рухнуло с оглушительным треском. Когда оно упало, Субудай был в двадцати шагах от равнины. Лошадь отпрянула, и ему пришлось изо всех сил натянуть поводья, чтобы сдержать испуганное животное.
Грохот вывел оставшихся в живых пленных из кровавого исступления. Субудай ошеломленно уставился на неожиданное препятствие. В ущелье, битком набитом людьми и лошадьми, на миг воцарилось молчание, разорванное ужасным воплем несчастного воина, которому перебило ноги. Дерево преградило путь на высоте человеческого роста. Ни один конь не смог бы перепрыгнуть его. Тысячи пар глаз невольно обратились к Субудаю, который и сам не знал, что делать.
За импровизированным барьером показались цзиньские пикинеры, и желудок Субудая свело. Шквал стрел отбросил смельчаков, посмевших выглянуть из-за дерева, но пики остались, торчали, словно зубы, по всей длине преграды. Субудай сглотнул пересохшим ртом.
— Топоры! — проревел он. — Несите сюда топоры!
Он не знал, сколько понадобится времени, чтобы разрубить огромный ствол. Одно было ясно: пока монголы не прорвутся на ту сторону, их хан будет в западне.
Чингис увидел, что дерево упало, взвыл от ярости и мощным ударом снес с плеч голову вражеского воина. Его окружало море красно-золотых знамен, они реяли на ветру с шумом, похожим на шорох птичьих крыльев. Чингис сражался один, с одержимостью обреченного. Цзиньцы еще не поняли, что перед ними хан монголов. Лишь те, кто оказался неподалеку, старались сокрушить этого воина, который, свирепо рыча, дрался как безумный. Он кружил и метался между цзиньцами, используя как оружие все, что попадалось под руку, лишь бы остаться в живых. За ним тянулся шлейф боли, но Чингис не останавливался. Любая заминка означала смерть среди полчища вражеских стягов.
Цзиньцы почуяли неожиданное смятение, к ним вернулась уверенность, и они с криками бросились на монголов. Чингис увидел, как по флангу стремительно пронеслись свежие отряды всадников, и потерял Хачиуна из виду. Хана окружали враги, а у него не было даже лошади. В воздухе висела густая пыль. Чингис знал, что смерть близка.
Чингис уже потерял надежду, когда какой-то всадник пробился к нему, расшвыряв вражеских воинов, поднял и усадил позади себя. Хан узнал Толуя, борца. Задыхаясь, поблагодарил багатура, и мечи обоих монголов опустились прямо на тех, кто выкрикивал угрозы. Арбалетные стрелы отскакивали от кольчуг, Толуй только ворчал, когда железные, в палец шириной, пластинки трещали под ударами, а то и отрывались.
— Ко мне! Защитим хана! — взревел Толуй.
Заметив лошадь без седока, он поскакал к ней. Пока Чингис перебирался в пустое седло, вражеский меч скользнул по его бедру, и хан закричал от боли. Ударил ногой, ломая вражескую челюсть. Боль привела в чувство, отогнала отчаяние — в промежутке между взмахами меча хан успел оценить ситуацию.
На поле битвы царил хаос. Похоже, цзиньцы нарушили боевой строй, как будто простого перевеса в числе достаточно для победы. Тем не менее с восточной стороны их командир уже восстанавливает порядок. Еще немного — и отряды цзиньских всадников ударят с фланга по воинам Чингиса, пока те отчаянно бьются с превосходящими силами врага. Чингис дернул головой — стряхнуть кровь, заливавшую глаза. Он не помнил, как его ранили, но кожа на голове саднила, а шлем куда-то исчез. Чингис почувствовал вкус крови, сплюнул, а заодно полоснул по шее еще одного вражеского воина.
— Все к хану! — закричал Толуй. Его голос разнесся далеко вокруг.
Хачиун услышал призыв, взмахнул мечом. Он не мог пробиться к брату, многие из его людей полегли на поле брани, от девяти тысяч осталось не больше пяти. Их колчаны давно опустели, а сами они были слишком далеко от ущелья и хана.
Хачиун взмахнул мечом, ранил собственного коня в бок. Брызнула кровь, животное заржало и понеслось вперед, сбивая людей. Хачиун ответил отчаянным воплем, призывая воинов следовать за ним. Вцепившись в поводья, он с трудом направил лошадь в нужную сторону. Поскакал галопом сквозь толпу цзиньцев, поражая мечом всех, кто осмелился встать на его пути. Обезумевший конь наткнулся на какое-то препятствие, затрещала сломанная грудина. От внезапной остановки Хачиун перелетел через голову животного, но успел ударить еще одного врага. Кто-то из его воинов окликнул его, Хачиун схватился за протянутую руку, ослепленный болью, вскочил на коня позади спасителя.