«Пусть Махар сластолюбив, как я, но пусть он и во всем остальном не уступает мне: с первого выстрела попадает в цель, не знает усталости, не боится боли. И главное: пусть мастерски владеет оружием, иначе какой он царь!» — думал Митридат, всякий раз оставляя жалобы Махара без внимания.
Вскоре Митридат узнал от Тирибаза, что Махар страдает падучей болезнью. Однажды он свалился с лошади и стал биться в конвульсиях с пеной у рта.
Митридат собрал врачей и повелел им излечить Махара от этой болезни, но врачи единодушно заявили, что им это не под силу: падучая болезнь не поддается лечению, поскольку насылается на людей злыми духами. Все, что можно сделать, это уменьшить ее воздействие на организм. При этом недопустимы нервное возбуждение и состояние угнетенности, перегрев организма и его переохлаждение; также нельзя злоупотреблять вином, нельзя переутомляться.
Врачи, опасаясь, что самочувствие Махара в любой момент может ухудшиться и гнев царя падет на них, надавали Махару множество советов, вплоть до того, что нельзя резко вскакивать с ложа по утрам.
После этого Махар был избавлен от любых тренировок, ему даже запрещали подолгу находиться на солнце и советовали как можно больше спать.
Опечаленный Митридат видел в болезни сына неотвратимость Судьбы, лишнее доказательство того, что от кровосмесительных браков не могут родиться здоровые дети. До сих пор Митридату внушал беспокойство своим слабым здоровьем лишь Аркафий, его сын от Роксаны.
Митридату не хотелось, чтобы болезнь Махара получила широкую огласку, поэтому он запретил Тирибазу подбирать Махару компанию из знатных сверстников.
— Пускай Махар общается с братьями и сестрами здесь, во дворце, — сказал царь.
Из братьев Махара самым старшим был Митридат, сын Антиохи. Ему было четырнадцать лет. Одиннадцатилетний Аркафий и девятилетний Ксифар были неинтересны для общения Махару.
Однако тесной дружбы между Махаром и Митридатом не получилось, так как заносчивый сын Антиохи сразу заявил старшему брату, что поскольку он носит тронное имя, значит, ему и быть царем Понта в будущем.
В тот же день подозрительный Махар обратился к отцу с вопросом: действительно ли его матерью была Антиоха?
Митридат ответил утвердительно.
— Тогда почему мать не дала мне тронное имя, как полагается первенцу? — вновь спросил Махар, сверля Митридата недоверчивым взглядом. — И где был ты, когда я родился?
— Я был далеко, — солгал Митридат, — я воевал… Твоей матери очень нравилось имя Махар, означающее по-персидски «герой», вот она и назвала тебя Махаром, не посоветовавшись со мной.
— Теперь, значит, я — герой, а царем Понта будет Митридат, мой младший брат, — обиженно воскликнул Махар. — Это несправедливо!
— Ты станешь царем Каппадокии, сын мой, — примирительно промолвил Митридат, — тебе же пришлось по душе тронное имя Ариарат.
— Больше не по душе, — ответил взбалмошный юнец, — не хочу я царствовать в Каппадокии. Я хочу быть твоим наследником.
— Об этом говорить еще рано, — сказал Митридат, дабы успокоить сына. Не желая общаться с братьями, Махар все чаще задерживался в покоях сестер. Он почти не обращал внимания на десятилетнюю Клеопатру, предпочитая проводить время с Апамой и Орсабарис, которые были ненамного младше его.
Особенно Махару понравилась Апама.
Ее светло-карие задумчивые глаза и мягкий голос действовали на него магнетически, в миловидных чертах девушки было что-то волнующе-таинственное. Своими длинными черными бровями и миндалевидным разрезом глаз она больше походила на персианку, чем на эллинку. В отличие от Махара, говорившему только по-гречески, Апама знала еще персидский, которому ее научили Ниса и Роксана.
Несмотря на внешнюю хрупкость, в характере Апамы чувствовалась внутренняя твердость. Например, она могла одним взглядом пресечь непристойные ухаживания сластолюбивого Махара. Еще Апама обладала удивительным даром убеждения.
У Орсабарис была более броская внешность: темные, чуть раскосые глаза с удивительно густыми изогнутыми ресницами, красивые чувственные губы и очень длинные иссиня-черные волосы. Столь длинных волос Махару еще не приходилось видеть ни у одной из женщин. Распущенные, они струились до пяток.
В отличие от Апамы Орсабарис обладала взрывным непоседливым нравом. Она обожала скакать верхом и стрелять из лука, а любым украшениям предпочитала кинжал на поясе в красивых ножнах. Орсабарис любила носить мужскую одежду, облегающие скифские штаны и куртку, что еще больше подчеркивало ее соблазнительные формы.
Впрочем, Орсабарис довольно часто можно было видеть и в женском одеянии. Но и тут она была верна себе: Орсабарис носила либо чересчур короткие хитоны, либо длинные, но с такими разрезами на бедрах, что любой нескромный взгляд мог узреть не только ее голые ноги, но и нечто большее.
Махар, ошибочно полагая, что по одеянию и поведению Орсабарис более склонна к распутству, нежели Апама, как-то раз попытался запустить руку девушке под платье.
В руке у Орсабарис мигом появился короткий кинжал, которым она резанула Махара по локтю. На хитон юноши брызнула кровь. Махар в страхе отпрянул.
— Больше не делай так, братец, если не хочешь стать евнухом, — угрожающе сказала Орсабарис и, подмигнув Махару, провела изящным пальчиком по голубоватому лезвию.
В следующий миг Орсабарис расхохоталась, видя, что Махара трясет нервная дрожь.
После этого случая Махар стал относиться с опаской к Орсабарис.
Однажды в разговоре с Апамой Махар намекнул, что их отец взял в жены своих сестер Статиру и Антиоху.
— Так было заведено в династии Ахеменидов, от которых понтийские цари ведут свой род, — заметил Махар, бросая на Апаму вожделенные взгляды.
— А ты полагаешь, что твоей матерью была Антиоха? — Апама пропустила непристойный намек брата мимо ушей. — Я слышала краем уха от Роксаны, нашей тетки, что настоящую твою мать звали Лаодикой. Отец ее очень любил и, когда она умерла, велел положить ее забальзамированное тело в усыпальницу. Он и поныне навещает ее там время от времени.
Махар несколько мгновений, не мигая, глядел на Апаму. Затем покачал головой, словно на него снизошло вдруг озарение.
— Так, вот в чем дело, — пробормотал он. — Вот что скрывают от меня все вокруг.
В памяти Махара возникла красивая женщина с ослепительно-синими глазами и улыбкой богини, которую он увидел впервые, когда ему было семь лет. Отец сказал ему тогда, что это его родная тетка Лаодика. Махар до такой степени был поражен неотразимой красотой своей тетки, что выразил свое детское расположение к ней тем, что укусил ее за руку.
Отец слегка побранил его за это. А красавица-тетка поцеловала Махара, шутливо назвав кровожадным мальчиком.
Неужели эта восхитительная женщина — его мать? Но зачем было скрывать это от него?