— Посмотрите, какая вы красивая, как статуя какой-нибудь богини…
— Спрячь все это где-нибудь в новом месте, — приказала Зулема по-арабски; потом одну за другой сняла побрякушки и вновь впала в состояние, близкое к прострации.
Мысленно я согласилась с хозяйкой, что пора подыскать новый тайник для ее сокровищ. Сложив все украшения в шкатулку, я завернула ее в пластиковый пакет и пошла за дом, на пустырь, заросший сорной травой и кустарником. Кое-где на этом клочке земли росли невысокие деревья. Под одним из них я вырыла яму, куда и положила шкатулку, а затем, утоптав хорошенько землю, острым осколком камня сделала на коре дерева отметину, чтобы в следующий раз не тратить много времени на поиски клада. Я уже слышала, что местные крестьяне прячут накопленные деньги именно таким образом: закапывание банок и мешков с деньгами было настолько обычным делом, что много лет спустя, когда в этих краях стали прокладывать новую автостраду, бульдозеры неоднократно выкапывали из земли груды монет и банковских билетов, к тому времени абсолютно обесценившихся из-за бушевавшей в стране инфляции.
Вечером, когда стемнело, я приготовила Зулеме ужин, уложила ее, а затем села шить в галерее внутреннего дворика. Мне было грустно: я скучала по Риаду Халаби; в доме было на редкость тихо, в патио почему-то не раздавалось ни звука — не шелестел в листьях ветер, даже цикады и те молчали. Лишь к полуночи я решила ложиться спать. Зажгла все лампы, закрыла жалюзи в комнатах, чтобы в дом не наползли жабы, но оставила открытой заднюю дверь, чтобы иметь возможность спастись бегством, если ночью вдруг появится призрак Камаля или еще кто-нибудь из персонажей моих кошмаров. Прежде чем лечь спать, я на всякий случай еще раз заглянула в комнату Зулемы и убедилась, что та крепко спит, укрытая тонкой простыней.
Проснулась я, как всегда, на рассвете; привычно, даже машинально пошла на кухню, приготовила кофе и, налив его в маленькую чашку, собралась отнести бодрящий напиток хозяйке. Проходя через патио, я попутно выключала оставленный с вечера свет. При этом я обратила внимание, что лампочки были покрыты почти непроницаемым слоем налипших на горячее стекло ночных бабочек. Наконец дошла до комнаты хозяйки, открыла дверь и переступила порог.
Зулема не лежала на кровати, как обычно: половина ее тела сползла на пол и лишь верхняя часть туловища, неестественно выгнувшись, покоилась на сбитой простыне; голова была повернута к стене, руки и ноги раскинуты в стороны. Красная лужа уже успела впитаться в ткань ночной рубашки и простыни. В комнате стоял неприятный запах, перебивший нежный аромат лепестков в фаянсовой чаше. Я медленно подошла ближе к Зулеме, поставила чашку на прикроватный столик, наклонилась над постелью и повернула голову хозяйки. Мне стало ясно: она выстрелила себе в рот из пистолета, и пуля, разворотив ей нёбо, вышла через затылок.
Я подняла с пола пистолет, протерла его и положила в ящик комода между стопками нижнего белья Риада Халаби — туда, где оружие всегда и хранилось. Затем стащила труп на пол и поменяла белье на кровати. Налив воду в таз, я взяла губку и полотенце, сняла с мертвой хозяйки ночную рубашку и стала мыть ее уже успевшее остыть тело. Мне почему-то не хотелось, чтобы посторонние люди увидели ее в неприглядном виде. Я закрыла ей глаза, наложила на веки тени, причесала и надела на покойную ее лучшую ночную рубашку. Вновь положить ее на постель оказалось страшно трудной задачей. Смерть словно превратила ее тело в неподъемный камень. Убрав в комнате, я наконец смогла перевести дух и, подсев к мертвой Зулеме на край кровати, рассказала ей последнюю сказку про любовь; за окном тем временем наступило утро нового дня, на улице послышался шум — это в городок входили индейцы, целое племя вместе с детьми, стариками и собаками; они, как всегда по субботам, шли просить милостыню.
* * *
Вождь племени — человек без возраста, одетый в белые штаны и соломенную шляпу, — был первым, кто в тот день побывал в доме Риада Халаби. Он заглянул к нам в расчете на сигареты, которыми турок угощал индейцев каждую неделю. Увидев, что магазин еще закрыт, вождь обошел дом и зашел в патио через заднюю дверь, которую я с вечера оставила открытой. В нашем дворике в этот ранний час было еще свежо и прохладно; вождь прошел мимо фонтана, миновал галерею и заглянул в спальню Зулемы через открытую дверь. Не узнать меня он не мог — мы часто виделись, когда он заходил в «Жемчужину Востока». Его взгляд скользнул по чистым простыням, по мебели из темного дерева, блестевшего под слоем лака, по туалетному столику с зеркалом и серебряными расческами и задержался на трупе моей хозяйки, которая в своей вышитой и украшенной кружевами ночной рубашке выглядела как почившая святая в гробу, выставленном в часовне. Индеец не мог не заметить и груду пропитанных кровью тряпок — ночную рубашку и постельное белье, которые я еще не вынесла из комнаты. Он подошел ко мне и молча положил руки мне на плечи. В тот миг я почувствовала, что возвращаюсь в реальность из какого-то далекого путешествия. Это возвращение сопровождалось вырвавшимся из моей груди так долго сдерживаемым отчаянным криком.
Когда в дом ворвались полицейские в касках, вразнобой отдававшие бестолковые противоречивые приказы, я сидела все так же неподвижно на краю кровати, а индеец стоял рядом со мной, сложив руки на груди. Все его племя собралось в нашем патио и напоминало остановившийся на постой обнищавший цыганский табор. Вслед за ними в патио и в сам дом потянулись жители Аква-Санты; они перешептывались, толкались, пытались рассмотреть, что произошло в комнате хозяйки, а заодно с любопытством разглядывали внутреннее убранство дома турка, где никто из них не был с того дня, когда здесь устроили пир горой по поводу приезда Камаля. Окинув взглядом комнату Зулемы, командир полицейских — лейтенант — взял руководство операцией на себя. Для начала он решил освободить помещение от посторонних и заставить изрядно шумевшую толпу зевак замолчать. Для этого он воспользовался простым и, как оказалось, эффективным способом: одного выстрела в потолок хватило, чтобы в комнате остались лишь те, чье присутствие, по мнению лейтенанта, не угрожало сохранности отпечатков пальцев. Сумев заставить толпу замолчать и обратив таким образом на себя всеобщее внимание, он продолжил спектакль и, к изумлению зрителей, надел на меня наручники. Это зрелище поразило всех собравшихся в доме, включая и подчиненных самого лейтенанта. Как-никак, начиная с тех времен, когда заключенных из тюрьмы Санта-Мария использовали на прокладке дорог через горы и сельву — а было это много лет назад, — в Аква-Санте не видели, чтобы людей заковывали в наручники.
— Сидеть, и смотри у меня — отсюда ни шагу, — скомандовал мне офицер, после чего его подчиненные стали обыскивать комнату в поисках орудия убийства.
В ходе обыска они обнаружили таз и окровавленные полотенца, конфисковали деньги из магазина и серебряные расчески; индейца, который упорно не хотел уходить из комнаты и пытался прикрыть меня от полицейских своим телом, они просто-напросто бесцеремонно вытолкали за дверь. В какой-то момент в комнату вбежала сеньорита Инес — еще в домашнем халате, потому что в субботу уроков в школе не было, а для того, чтобы провести в здании уборку, можно было встать и попозже. Она хотела поговорить со мной, но лейтенант категорически запретил всякие разговоры с задержанной.