— Да ты только посмотри на них, девочка моя, это же деревенщина, мужланы неотесанные. Нет, мы Подыщем тебе другого мужа, обеспеченного, а главное, такого, который будет тебя уважать.
— Зулема без меня пропадет. Да и не хочу я замуж, зачем мне это надо?
— Женщина должна быть замужем, без мужа она словно и не живет по-настоящему; рано или поздно незамужняя женщина высыхает изнутри, у нее портится кровь, и она начинает болеть. Но ты не бойся, не забывай, что ты еще совсем молодая, и с замужеством можно пока подождать. Ты хорошенько продумай, чего хочешь добиться, как собираешься жить в будущем. Почему бы Тебе не выучиться на секретаршу? Нет, пока я жив, работать тебе не придется, уж как-нибудь я смогу тебя прокормить. Но кто его знает, в жизни всякое может случиться, и лучше иметь какую-то профессию — даже для собственного спокойствия. Вот придет время подыскивать тебе жениха, и мы с тобой купим красивое платье и отправим тебя в парикмахерскую, чтобы тебе сделали модную прическу — ну, какие сейчас носят.
Я буквально пожирала все книги, какие только попадали мне в руки, помогала хозяину в магазине, помогала по хозяйству в доме и ухаживала за Зулемой. Свободного времени у меня оставалось совсем немного, и я не была склонна тратить его на размышления о собственной судьбе и о том, что происходит внутри меня; когда в моих историях все чаще стали встречаться какая-то тревога, беспокойство и еще не оформленное в словах желание что-либо изменить, я не связала это с тем, что происходило у меня в душе. Учительница Инес предложила мне записывать сказки в специальный блокнот. Неожиданно эта затея увлекла меня с головой: я просиживала за столом долгие часы, порой за полночь, и по утрам вставала невыспавшаяся, с красными глазами. И все же это были лучшие часы моих суток, таких одинаковых, похожих друг на друга. Я стала подозревать, что окружающая меня реальность на самом деле не существует, что реальность — это какая-то вязкая, бесформенная, ускользающая субстанция, которую мои органы чувств способны воспринимать лишь частично. Я не видела доказательств того, что все мы воспринимаем ее одинаково. Как знать, может быть, Зулема, Риад Халаби и все остальные воспринимают окружающий мир совсем по-другому, видят его в других красках и слышат другие звуки — не такие, что доносятся до моего слуха. Если это так, то получается, что каждый человек живет в полном одиночестве. Эта мысль внушала мне ужас. Утешение я находила лишь в том, что у меня был дар брать эту бесформенную массу, это желе и лепить из него то, что мне хочется: не пародию на окружающий мир вроде мушкетеров и сфинксов моей бывшей хозяйки-югославки, а настоящий мир, настоящую реальность, населенную живыми людьми, действующими по законам и правилам, которые я сама устанавливала для них и меняла по своему желанию. От меня, лишь от меня одной зависело существование того, что рождалось, умирало или происходило в неподвижном слежавшемся песке, в котором рождались мои сказки. Я могла наполнять свои истории всем, чем мне хотелось; чтобы вдохнуть жизнь в каждого из сотворенных моей фантазией персонажей, достаточно было одного моего слова. Порой мне казалось, что эта вселенная, сотканная из иллюзорной ткани фантазий и воображения, обретает более четкие и устойчивые черты, чем странный и непостижимый окружающий мир, населенный живущими без всякой цели и смысла существами из плоти и крови.
Риад Халаби продолжал жить точно так же, как и раньше, — помогая, советуя, что-то для кого-то организовывая, оказывая услуги — в общем, занимаясь не столько собой, сколько проблемами как ближних, так и не самых близких ему людей. Его выбрали председателем местного спортивного клуба, да и вообще мало что в жизни нашего городка происходило без его непосредственного участия. Два раза в неделю по вечерам он куда-то исчезал, ничего мне не объясняя. Возвращался он обычно очень поздно, практически уже под утро. Услышав, как он осторожно открывает дверь в патио, я, чтобы не смущать его, поспешно гасила свет и делала вид, что давно сплю. Если не считать этих его ночных эскапад, мы жили практически так же, как и раньше, — как отец с дочерью. Мы вместе ходили в церковь на воскресную мессу: я согласилась на это, чтобы не сердить Риада Халаби; он как-то пожаловался, что не всем в городке нравится мое более чем сдержанное отношение к религии, по крайней мере так ему не раз говорила учительница Инес; при этом для себя лично он решил, что ввиду отсутствия в этих краях мечетей Аллах не будет против, если Риад станет молиться ему в христианском храме; дополнительным смягчающим обстоятельством было то, что ему, как мужчине, не приходилось участвовать в ритуалах мессы, потому что большую часть времени он вместе с другими мужчинами стоял позади скамеек. Здесь, в задних рядах, никто особо не торопился падать на колени, когда священник читал соответствующие фрагменты Священного Писания. Риад Халаби был вполне согласен с мужской половиной населения, считавшей, что этот ритуал и принимаемая при его исполнении поза не слишком способствуют поддержанию высокого авторитета мужчины в глазах женщин. Таким образом, он спокойно бурчал себе под нос мусульманские молитвы, не привлекая к своей персоне особого внимания. Наградой за часы, проведенные в церкви, для нас обоих было кино. Мы не пропускали ни одного фильма, показываемого в новом кинотеатре Аква-Санты. Если в программе было что-нибудь романтическое или музыкальное, мы брали с собой Зулему, которую приходилось вести с обеих сторон под руки, как инвалида.
Когда закончился очередной сезон дождей и строители наконец починили дорогу, размытую вышедшей из берегов рекой, Риад Халаби снова засобирался в столицу, поскольку на складе «Жемчужины Востока» почти не осталось никаких товаров. По правде говоря, оставаться наедине с Зулемой мне было совсем не по душе. Ты пойми, девочка, словно извинялся хозяин, это моя работа, я должен съездить в город и привезти все для магазина; если бы не наш магазинчик, мы давно бы разорились; ты не скучай и не волнуйся, я скоро вернусь и привезу тебе много подарков. Я кивала и не осмеливалась признаться, что до сих пор, хотя прошло уже много времени, боюсь оставаться одна в полупустом доме, где сами стены, казалось, насквозь пропитались запахом греха, свершенного Камалем. Иногда этот молодой человек даже снился мне, а в сумерках или ночной темноте я чувствовала его запах, исходящий от него жар и, как наяву, видела его обнаженное тело и обращенный в мою сторону напряженный член. В таких случаях я начинала звать маму и просила ее выгнать привидение. Иногда, к моему удивлению, она отказывалась выполнить мою слезную просьбу. По правде говоря, отсутствие Камаля в доме было настолько заметно, что я даже начинала удивляться, как мы смогли выдержать его присутствие. По ночам пустота, оставшаяся после его исчезновения, занимала, как мне казалось, все свободные комнаты, обволакивала вещи и заполняла собою время.
Риад Халаби уехал в четверг рано утром, но лишь в пятницу за завтраком Зулема поняла, что мужа рядом нет, и, к моему удивлению, с трудом разомкнув губы, произнесла его имя. В первый раз за долгое время она проявила хоть какой-то интерес к происходящему вокруг. Сначала я даже испугалась, не является ли это первым симптомом наступающего нового кризиса в ее состоянии; тем не менее, когда Зулема наконец уяснила, что мужа нет дома, я заметила на ее лице даже некоторое оживление. Чтобы как-то развлечь хозяйку, я после обеда усадила ее во дворике и стала искать спрятанные драгоценности. Мы не доставали их из тайника уже несколько месяцев, и я не сразу нашла то место, где в последний раз спрятала шкатулку. На поиски я потратила, наверное, не меньше часа. Наконец извлекла сокровища Зулемы из-под земли и разложила перед нею. Протирая украшения одно за другим, я без особой очередности навешивала их на нее. В ее ушах засверкали серьги с драгоценными камнями, на каждом пальце появилось по кольцу или перстню, а то и не по одному, все ожерелья, бусы и цепочки я повесила ей на шею, а руки от запястьев до локтей унизала многочисленными браслетами. Украсив ее, как новогоднюю елку, я отправилась в комнату за зеркалом.