— А что я мог с собой поделать? — сказал Ник.

— Знаю. Так всегда бывает, — сказал Билл.

— Вдруг все кончилось, — сказал Ник. — Почему так получилось, не знаю. Я ничего не мог с собой поделать. Все равно как этот ветер: налетит — и в три дня не оставит ни одного листка на деревьях.

— Кончилось и кончилось. Это самое главное, — сказал Билл.

— По моей вине, — сказал Ник.

— По чьей вине, это не важно, — сказал Билл.

— Да, верно, — сказал Ник.

Самое главное было то, что Марджори ушла и он, вероятно, никогда больше не увидит ее. Он говорил с ней о том, как они поедут в Италию, как им там будет хорошо вдвоем. О местах, в которых они побывают. Все это ушло теперь. И он сам что-то потерял.

— Кончилось, и точка, а остальное пустяки, — сказал Билл. — Знаешь, Уимедж, я очень за тебя беспокоился, пока это тянулось. Ты правильно поступил. Ее мамаша на стену лезет от досады. Она всем говорила, что вы помолвлены.

— Мы не были помолвлены, — сказал Ник.

— А говорят, что были.

— Я тут ни при чем, — сказал Ник. — Мы не были помолвлены.

— Разве вы не собирались пожениться? — спросил Билл.

— Собирались. Но мы не были помолвлены, — сказал Ник.

— Тогда какая разница? — скептически спросил Билл.

— Не знаю. Разница все-таки есть.

— Я ее не вижу, — сказал Билл.

— Ладно, — сказал Ник. — Давай напьемся.

— Ладно, — сказал Билл. — Напьемся по-настоящему.

— Напьемся, а потом пойдем купаться, — сказал Ник.

Он допил свой стакан.

— Мне ее очень жалко, но что я мог поделать? — сказал он. — Ты же знаешь, какая у нее мать.

— Ужасная! — сказал Билл.

— Вдруг все кончилось, — сказал Ник. — Только напрасно я с тобой заговорил об этом.

— Ты не заговаривал, — сказал Билл. — Это я начал. А теперь все. Больше никогда не будем говорить об этом. Ты только не задумывайся. А то опять примешься за старое.

Такая мысль не приходила Нику в голову. Казалось, все было решено бесповоротно. Над этим стоило подумать. Ему стало легче.

— Конечно, — сказал он. — Это всегда может случиться.

Ему снова стало хорошо. Нет ничего непоправимого. Можно пойти в город в субботу вечером. Сегодня четверг.

— Это не исключено, — сказал он.

— Держи себя в руках, — сказал Билл.

— Постараюсь, — сказал он.

Ему было хорошо. Ничего не кончено. Ничего не потеряно. В субботу он пойдет в город. Он чувствовал ту же легкость на душе, что была в нем до того, как Билл начал этот разговор. Лазейку всегда можно найти.

— Давай возьмем ружья и пойдем на мыс, поищем твоего родителя, — сказал Ник.

— Давай.

Билл снял со стены два дробовика. Потом открыл ящик с патронами. Ник надел куртку и башмаки. Башмаки покоробились от огня. Ник все еще не протрезвился, но голова у него была свежая.

— Ну как ты? — спросил он.

— Прекрасно. В самый раз. — Билл застегивал свитер.

— А напиваться все-таки не стоит.

— Да, пожалуй. Надо было давно пойти погулять.

Они вышли на крыльцо. Ветер бушевал вовсю.

— От такого ветра все птицы в траву попадают, — сказал Билл.

Они пошли к саду.

— Я видел вальдшнепа сегодня утром, — сказал Билл.

— Может, нам удастся поднять его, — сказал Ник.

— При таком ветре нельзя стрелять, — сказал Билл.

На воздухе вся история с Мардж не казалась такой трагической. Это было вовсе не так уж важно. Ветер унес все это с собой.

— Прямо с большого озера дует, — сказал Ник.

До них донесся глухой звук выстрела.

— Это отец, — сказал Билл. — Он там, на болоте.

— Пойдем прямиком, — сказал Ник.

— Пойдем нижним лугом, может, поднимем какую-нибудь дичь, — сказал Билл.

— Ладно, — сказал Ник.

Теперь это было совершенно не важно. Ветер выдул все у него из головы. Тем не менее в субботу вечером можно сходить в город. Неплохо иметь это про запас.

Из жизни отдыхающих [42]

На полпути от города Хортонс-Бей к озеру, — их соединяла гравийная дорога, — бил родник. Вода собиралась в бочажке с облицованными кафелем стенками, выливалась из него через битые края кафельных плиток и по зарослям мяты текла в болото. В вечернем сумраке Ник сунул руку в бочажок, но не смог долго держать там ее из-за холода. Почувствовал, как на дне вода поднимает фонтанчики песка, которые щекотали его пальцы. «Хорошо было бы окунуться целиком, — подумал Ник. — Готов спорить, мне бы это пошло на пользу». Он вытащил руку и уселся на обочине дороги. Ночь выдалась жаркая.

В конце дороги сквозь кроны деревьев он мог видеть белизну Бин-Хауса, стоявшего на сваях над водой. Ему не хотелось идти к пирсу. Там наверняка еще все купаются. Ему не хотелось общаться с Кейт и Одгаром. Он видел автомобиль Одгара на дороге у склада. Разве Одгар ничего не понимает? Кейт никогда не выйдет замуж за него и вообще ни за кого, кто не сумеет заставить ее это сделать. Однако когда кто-то пытался заставить, она уходила в себя, становилась жесткой, колючей и ускользала. Он бы мог заставить. И вместо того чтобы сворачиваться и ощетиниваться колючками, она бы раскрылась, расслабленная и доступная, и пришла бы в его объятия. Одгар думал, что этого можно добиться любовью. Его глаза превращались в бельма и наливались кровью в уголках. Она терпеть не могла его прикосновений. И все из-за того, что она могла прочесть в его глазах. Потом Одгар захотел бы, чтобы они остались такими же друзьями, как прежде. Забавлялись бы на пляже. Фотографировались обнаженными. Катались бы целыми днями на лодке. Кейт непременно в купальном костюме. И Одгар, не отрывающий от нее взгляда.

Одгару было тридцать два года, он перенес две операции по удалению варикозных вен. Выглядел он ужасно, но всем нравилось его лицо. Одгар не смог добиться желаемого от Кейт, а ведь этого ему хотелось больше всего на свете. И с каждым летом это желание становилось все сильнее и сильнее. Печальная история. Одгар был невероятно мил. И к Нику относился, наверное, лучше, чем остальные. А теперь Ник, если бы захотел, мог получить то, чего так жаждал Одгар. «Одгар покончил бы с собой, если б узнал, — подумал Ник. — Интересно, каким способом он наложил бы на себя руки». Он не мог представить себе Од-гара мертвым. Может, тот и не покончил бы с собой. Однако такое случалось с другими людьми. Потому что требовалась не просто любовь. Одгар думал, что одной любви достаточно. Одгар очень любил ее, Бог свидетель. Но требовались еще и симпатия, и красивое тело, и умение это тело показать, и способность убеждать, и желание рискнуть, и отсутствие страха, и уверенность в симпатии к тебе другого человека, и привычка ни о чем не спрашивать, и мягкость, и сочувствие, и умение расположить к себе, и везение, и к месту сказанная шутка, и подход, не вызывающий испуга. И еще обставить все, как надо, после того как. Любовью это называться не могло. Любовь пугала. Он, Николас Адамс, мог получить все, что пожелает, потому что в нем было что-то особенное. Возможно, только временно. Возможно, он утерял бы эту способность. Ему хотелось поделиться этим с Одгаром или хотя бы рассказать Одгару об этом. Но он не мог сказать никому ни о чем. Особенно Одгару. Нет, не особенно Одгару. Никому, ни о чем. Он знал, что это его самая большая жизненная ошибка — говорить. Он отказался говорить о многих вещах. Хотя что-то он мог сделать для девственников Принстона, Йеля и Гарварда. Почему девственников не было в университетах штата? Возможно, из-за совместного обучения. Они встречали девушек, которые стремились выйти замуж, и девушки помогали им, а затем женили их на себе. Что становилось с такими, как Одгар, и Харви, и Майк? Он не знал. Еще не прожил для этого достаточно долго. Они были лучшими людьми в этом мире. Что становилось с ними? Откуда он мог это знать? Разве он мог писать, как Харди или Гамсун, после десяти лет взрослой жизни? Не мог. Подождите, пока ему исполнится пятьдесят.