При встрече на пристани Мишка это неприятное сходство отметил, но тут же выкинул из головы – других забот хватало. А вот сейчас обожгло: про Роську забыл! Бывший холоп, которого полузадушенному жабой Пашке приходится теперь принимать как родича! Помянет кузен от большого ума поручику его холопство, и туши свет: как пить дать, огребет Павлуша за все прошлые обиды и еще в кредит получит, так что ни один здешний лекарь не поможет. Не приведи господи, Роська его всерьез пришиб – вон как бабы-то на дворе надрываются.
К счастью, Павел оказался ни при чем: стоял в стороне и, криво усмехаясь, смотрел на драку. Точнее говоря, драки уже никакой не было – забияк растащили, но облегчение, наступившее при виде целой и невредимой физиономии двоюродного братца, длилось недолго. Совершенно неожиданно для Мишки героями дня оказались Роська, Демьян и… Мотька.
Штатный лекарь Младшей стражи согнулся и с трудом дышал: видимо, только что основательно получил в душу. Демка с перекошенным лицом молча рвался из рук удерживавших его отроков и, судя по всему, мечтал добраться до не менее злого, отчаянно ругавшегося Роськи, чей левый глаз стремительно наливался красным цветом и обещал в ближайшем будущем заплыть хорошим фингалом. В общей суматохе появления боярича никто не заметил, и Мишке пришлось рявкнуть во всю глотку, чтобы перекрыть общий шум:
– Смирна-а-а!
Отроки привычно замерли, кто-то из баб ойкнул, но и они заткнулись; суетившиеся во дворе холопы тоже остановились. Ходок, болтавшийся поблизости, заржал было, но то ли перекошенное Мишкино лицо произвело на него сильное впечатление, то ли заметил, как рука молодого сотника легла на висевший у пояса кнут – во всяком случае, кормчий, как человек опытный и разумный, не желал расставаться с остатками зубов, а потому быстро подавил свое веселье и только одобрительно хмыкнул. Никифора, стоящего у него за спиной, Мишка не видел, но чувствовал, что дядюшка вмешиваться не собирается – тоже имел все основания полагать, что племянник и сам справится.
– Козлодуи, вашу мать! Дмитрий! Доложить, что за циркус! Совсем охренели?!
– Слушаюсь, господин сотник! – Старшина моментально явился пред светлы очи боярича и бодро, как на плацу, отрапортовал:
– Поручик Василий с лекарем Матвеем повздорили… – Но вдруг, словно его кто ткнул локтем в бок, запнулся, немного подумал и закончил с несвойственной ему неуверенностью в голосе: – Ничего страшного, Минь, разнять успели.
– Что-о-о?!
Мишка совершенно не представлял, что должно было стрястись, чтобы даже такой служака и «военная косточка», каким до сих пор неизменно оказывался Дмитрий, мнется, как Анька на уроке арифметики, и от этого разъярился еще сильнее. Что значит «ничего страшного»?! И это ближники, называется, родичи! По рожам видать – чуть-чуть за оружие не схватились!
– Ослы иерихонские! Вашу кобылу в хвост и гриву оглоблей! Отвечать как положено!
– Есть отвечать как положено! – привычно вытянулся во фрунт Митька и отчеканил: – Лекарь Матвей и поручик Василий не сошлись во взглядах на лечение раненых! – Потом коротко вздохнул, переводя дух, и вдруг выпалил: – Господин сотник! Вели далее с глазу на глаз отвечать! При посторонних невместно…
– Это кто тут посторонний, щенок?! – взвился за Мишкиной спиной Никифор. – Вы на чьем подворье…
– Прости, дядька Никифор. – Дмитрий от волнения и нештатности ситуации побледнел и заиграл желваками на скулах, но ответил уверенно и четко, в режиме доклада командованию «скажу, а потом хоть стреляйте!» – Не о тебе речь. Нельзя при всех! – И он мотнул головой в сторону распахнутых ворот и любопытных холопов и закупов, толпящихся на дворе.
– Вы чего учудили, сучьи выкидыши?! – Егор, время от времени дергая щекой и болезненно морщась (рана все еще давала о себе знать и не позволяла десятнику устроить разнос с полным удовольствием), самозабвенно орал на Роську с Мотькой. Те хоть и стояли навытяжку, но должного раскаяния на их лицах не наблюдалось.
Дабы не привлекать внимание широкой общественности и не выносить сор из избы, дальнейшее разбирательство происходило в горнице, отведенной под штаб Младшей стражи. Егор с «дуэлянтами» стоял в центре, Мишка восседал за столом, а остальные ближники оккупировали лавки по периметру помещения. Ну и Никифор расположился рядом с племянником: на правах родича и хозяина он пожелал знать, что происходит.
«Поганцы! Оба уже через такую кровь и смерть прошли, что иным за всю жизнь в кошмарном сне не привидится, а тут пацанячий максимализм в разнообразных местах взыграл! Нашли время и место, недоумки!»
То, что Роськин религиозный экстаз зашкаливал за рамки разумного, Мишка с некоторым беспокойством отмечал и раньше, но вынужденно его игнорировал, надеясь в глубине души, что само рассосется. Определив еще в самом начале линию поведения и методы достижения поставленных задач, Ратников в полном согласии с теорией управления сразу же принял за аксиому, что противиться закономерным историческим процессам, в частности, христианизации, жестко и бескомпромиссно насаждаемой ныне в качестве государственной идеологии, – глупость несусветная. А потому, несмотря на собственный атеизм, категорически не мог позволить себе антирелигиозную пропаганду в любом виде, а также прямое осуждение Роськиных закидонов. Более того, сам при нужде вполне грамотно и с должным блеском в глазах излагал теорию научного христианства, применяя ее, как и любую идеологию, по прямому назначению: для обработки общественного сознания и воодушевления масс.
Расчетливый прагматизм деда, откровенно считавшего веру в Христа всего лишь инструментом, удобным для приведения подданных в послушание, Ратников, будучи не меньшим прагматиком, вполне одобрял и поддерживал, к тому же в силу менталитета и своего послезнания иначе чем христианского будущего для Руси не видел. В эту «политику партии» экстремизм начинающего фанатика, истово принявшего православие, вполне укладывался. Но именно идеология зачастую становится тем краеугольным камнем, о который управленцу приходится все время спотыкаться: и знаешь прекрасно, где лежит, а не обойдешь его и не передвинешь.
При всем своем уважении и любви к отцу Михаилу (тем более что про мертвых плохо говорить не принято) Мишка не мог сейчас не подосадовать: вот тут-то дорогой отче от всей души нагадил, как водится, с наилучшими намерениями и во имя спасения души. Свернул парню голову в процессе приобщения к христианским ценностям, не усомнившись, что точно знает, как лучше! Именно таких воинов Христовых, ставящих превыше всего верность Церкви, ратнинский священник и желал видеть. И из Мишки стремился воспитать такого же.
А вот с Мотькой, следовало признать откровенно, напортачил уже сам Мишка, хотя и не без посторонней помощи. И тоже на идеологическом фронте, чтоб его! Упустил из виду, что этого крестника повело хоть и в сторону, прямо в противоположную Роське, но и из него получался фанатик не хуже. Лекарская одержимость, которая так умиляла Мишку в Юльке, в Мотьке столь безобидной почему-то не казалась. Врач, фанатично преданный своему делу, скорее благо, лишь бы сюда эта клятая идеология не примешивалась!