На входе меня обыскали. Обыскали плохо. «Выкидуху» под ремнем не нашли. Странно. Завели в подвал и закрыли в одиночной камере. В камере было тепло и темно. У стены я обнаружил шконку, куда немедленно улегся и попытался уснуть. Ломать голову о причинах моего помещения в камеру я не стал. Все равно не угадаю. Придет время — все сами скажут.
Разбудили меня через два часа.
— Ты уснуть умудрился?! — офигел конвоир.
— А почему бы и не поспать?! — удивился я. — Тепло, сухо, мухи не кусают.
— Я не об этом, — ответил он. — Я б на твоем месте головой об стенку бился или чистосердечное писал, а ты дрыхнешь.
Я чуть задумался, а потом ответил:
— Не в чем мне каяться, совесть у меня чистая, поэтому и сплю крепко.
— Ну-ну, — прокомментировал тот. — Тебя сейчас к следователю, а потом, скорее всего, в пыточную. Дети-то есть?
— А это тут причем? — не понял я.
— После пыточной — точно не будет!
Странно. Непонятно. Над словами конвоира можно было задуматься. Нужно было бы, но не поверил я ему. Чувствовалась в них фальшь. Очень наиграно все. Ладно, решил я про себя, «будем подождать».
Поднявшись выше на этаж, меня завели в камеру. Стандартная камера для допросов: металлический стол и две табуретки. Все наглухо прикручено к полу. В камере меня уже ждал офицер. Судя по погонам и форме, следователь военной прокуратуры. Еще интереснее.
— Старший лейтенант Трофимов доставлен, — доложил конвоир.
— Свободны, — скомандовал прокурорский.
Конвоир ушел. Офицер продолжал сидеть, а я — стоять.
Не обращая на меня внимания, он продолжал изучать толстую папку. Минуты через три наконец вспомнил о моем существовании, поднял глаза и скомандовал:
— Присаживайтесь.
Я сел на табуретку и выжидающе посмотрел на него. Следователь демонстративно захлопнул папку. Как и ожидалось, папка оказалась моим личным делом. Толстая она стала, однако же…
— Лейтенант, — ожил он, — почему вы не спрашиваете, в связи с чем вы тут оказались?
— Здесь вопросы задаете вы, — ответил я и зевнул.
— Ох ты какой! — удивился он. — Доводилось уже тут бывать?
— Внимательнее нужно быть, гражданин следователь, — посоветовал я.
— В каком смысле? — насторожился он.
— В моем деле, — я кивнул на папку, — черным по-русски написано про образование и про место работы до войны. Поэтому у меня к вам нечеловеческая просьба: заканчивайте ваши психологические прелюдии и переходите к сути. Только про процессуальные нормы не забывайте.
— Наглеешь, лейтенант! — угрожающе сказал он.
— Натура такая, — легкомысленно ответил я, — натура и профдеформация. Поэтому не тяните за хрен енота: или спрашивайте, или ведите в камеру. Я не выспался.
— Ты у меня выспишься… — многообещающе пробубнил следователь. Он встал, прогулялся вдоль стола и продолжил: — Я — следователь военной прокуратуры Солодянкин. В производстве у меня находится дело о шпионаже в пользу румынской разведки одним высокопоставленным офицером нашей армии. В ходе следствия был установлен приблизительный круг его сообщников. В него входят не только офицеры штаба…
«Вот только шпионов мне для полного счастья и не хватало», — возникла в голове мысль. Я думал, на уголовщине будут вязать… А шпионаж — это пожизненный расстрел, без права переписки…
— Лейтенант, — вернул меня в реальность следователь, — вы будете сотрудничать со следствием?
— Кто? Я?! Конечно!!! — Я включил дурака.
Следователь недоверчиво посмотрел на меня: видимо, ожидал другой реакции.
— Что вы можете показать по данному делу?
— Все!!!
— Что «все»?! — не понял следователь.
— Могу показать все! — жизнерадостно заверил его я.
— А что вы знаете о вышеупомянутом деле?
— Что какой-то козел при штабе за бабосы или за печенюшки с вареньем сливал проклятым буржуинам секреты секретные…
— Прекратите паясничать!!! — завизжал Солодянкин. Вот только неубедительно завизжал. Казенно как-то…
— Статус?!! — завизжал я в ответ.
— Какой статус? — чуть спокойнее переспросил он.
— Не какой, а чей, — еще спокойнее ответил я.
— Чей? — ровным голосом спросил он.
— Мой.
— Не понимаю.
— Мой процессуальный статус, — пояснил я. — Кто я? Свидетель? Подозреваемый? Обвиняемый? Или, не дай Бог, потерпевший?
— Э-э-э… — замялся следователь. — Вы будете допрошены в качестве свидетеля.
Я молча смотрел на него. Он тоже молчал. Но смотрел он не на меня, а чуть выше и левее. Я обернулся. За спиной не было ни окна, ни зеркала, только обшарпанная стена. Тем не менее ощущение, что за моей спиной сидит суфлер, который руководит капитаном, у меня возникло.
Следователь начал допрос:
— Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения?
Я ответил. Прогнав меня по анкетным данным, он вдруг предложил:
— Расскажите о вашем последнем задании.
— Что, простите, рассказать? — Я не ожидал такого перехода.
— Что вы и ваша группа делали на последнем задании?
— А категория допуска к секретам секретным у вас какая? — ответил я вопросом на вопрос.
— Лейтенант, я бы на вашем месте не строил из себя умника. Глядишь, штрафбатом бы и отделались.
— Наконец пошли угрозы!!!
— Это не угрозы. Это предупреждение.
— Ну-ну, мера прокурорского реагирования… Гражданин следователь, — не дав ему и рта открыть, продолжил я, — перед тем как сделать процессуальное заявление, я бы хотел обрисовать картину, которая у меня сложилась.
— Извольте, — усмехнулся он.
— Думается мне, дело про предателя-офицера, если оно вообще существует, — это предлог. Люди, которые за вами стоят, желают проверить уровень моей моральной устойчивости или, что еще хуже, пытаются склонить к некому сотрудничеству. Так вот, поспешу вас заверить, что «стучать» не собираюсь. У нас за это можно и финку под лопатку поймать. Так что, — я повернулся к стене, на которую поглядывал следователь, — облезлую культяпку вам промеж глаз, а не меня в качестве информатора.
— Лейтенант, с кем вы общаетесь? Я тут, — ехидненько заметил следователь.
— Да так, «вьетнамский синдром» открылся, — озадачил я его.
— Вы будете говорить?
— Все, начальник, — ответил я, — я в несознанке. Веди меня в камеру, там баланду скоро принесут.
Капитан снова поглядел на загадочную стену и «обрадовал»: