Тиллим вышел на проезжую часть в надежде остановить такси. Битый час, как нарочно, ни одна машина не реагировала на его отчаянные жесты. Все безучастно проносились мимо. Обстоятельства складывались так, будто бы сами высшие силы противились встрече героического Тиллима Папалексиева с несравненной Авдотьей Каталовой. Даже время, когда Тиллим наконец смог отправиться в ресторан «Невский», было на редкость неудачным для передвижения по городу — час пик. Тем не менее, когда к соседней остановке подошел автобус сорок шестого маршрута, Тиллим несколько воспрянул духом: «Сорок шестой точно идет в центр. Если выйти на Фонтанке, то до Пассажа рукой подать». И, успев заскочить в автобусное чрево, он всецело ощутил силу единой человеческой плоти, рождаемой в муках исполинским организмом общественного транспорта. Чувство локтя в этом единении являлось основным чувством. Еле дыша, со сплющенной грудной клеткой и отдавленными носками, в полуобморочном состоянии Папалексиев, подпираемый со всех сторон телами себе подобных, смиренно ждал своей остановки. Пожалуй, впервые он был рад, что телепатические силы покинули его, но воцарившийся в Тиллимовой душе покой оказался иллюзорным.
— Что вы ко мне прижимаетесь, на грудь давите! — услышал он визгливый голос грузной особы женского пола, увещевавший седого мужчину приличного вида, прижатого к ней спрессованными пассажирами. — Что вы за меня хватаетесь! Я дышать не могу!
— Всю жизнь мечтал встретить вас и к вам прижаться. Больно мне это нужно. Видите, мне держаться не за что.
— Это не значит, что за меня нужно держаться. Я, между прочим, женщина порядочная и вообще замужем!
— Да я за вас и не держусь, и ваше семейное положение меня совсем не интересует. А если вы такая недотрога, ездили бы в такси, — нервно огрызнулся мужчина.
Рассмотрев такое заявление как вопиющий факт ущемления прав женщины в общественном транспорте, тетка истерично заверещала, призывая кого-то на помощь:
— Ваня, Ваня! Меня бьют!
Тут Тиллим заметил, что из другого конца салона, раздвигая локтями пассажиров, как атомный ледокол, движется здоровенный мордоворот, очевидно муж пострадавшей, — роскошный типаж для реалистической картины под условным названием «Наших бьют!!!». Придавливая к полу несчастных узников автобуса сорок шестого маршрута, он плыл над их покорно склоненными головами. Когда этот вульгарный молодец добрался до горячей точки, все как-то сразу поняли, что сейчас неминуемо наступит порядок. Размахнувшись с большой амплитудой, Ваня сильно ударил. Послышался глухой звук. После этого в салоне воцарилась мертвая тишина, автобус даже остановился. Каждый пытался представить, что же сталось с пожилым мужчиной, на чью голову опустился мозолистый кулак человека из народа. Тишину нарушил все тот же противный женский голос:
— Вань, не тот!
Ваниной жертвой оказался Папалексиев.
— Вань, не тот мужик-то! — не унималась скрипучеголосая баба.
Это была последняя фраза, услышанная Тиллимом. Посланный в нокаут сокрушительным ударом, он вывалился из автобуса на тротуар, потому что печальный инцидент произошел как раз возле самой остановки «Петропавловская крепость». Стоявшие поблизости люди прониклись к нему сочувствием и жалостью — мир, как известно, не без добрых людей! — а некоторые из сердобольных прохожих даже попытались привести Папалексиева в чувства. Чьи-то заботливые руки били его по бледным щекам, кто-то расстегивал ему ворот рубашки. Он лежал на асфальте распластанный, в распахнутом пиджаке, из карманов его вывалилась куча тех самых хрустящих бумажек, которые огромное число людей считает главным залогом человеческого счастья. Ветер разносил разноцветные, напоминающие конфетные фантики купюры, они разлетались, шурша, в разные стороны, взмывали в небо и кружились там пестрым хороводом, некоторые из них опускались прямо на воду и плыли по невской глади, увлекаемые речным течением. Другие летали совсем рядом, кувыркаясь в воздухе, дразнили своей досягаемостью растерявшихся пассажиров, стоявших на остановке. Зрелище это вызвало усиленное сердцебиение у многих из них. Все вместе они вдруг засуетились, как одержимые принялись бегать, размахивая руками, прыгать и приседать, в надежде ухватить хоть какую-нибудь бумажку, парящую перед самым носом и готовую вот-вот улететь под облака.
Тиллим в это время, придя в чувства, продолжал неподвижно лежать на тротуаре и, уставившись в небо, клял все на свете: свою неустроенную жизнь он отчаянно разносил по матери, Авдотью честил, увенчивая эпитетами нелестного бульварно-заборного происхождения ее бабку, и вообще желал, чтобы этот безалаберный, суматошный мир разразил гром. Внезапно в небе над Папалексиевым заклубились хмурые облака, их в свою очередь очень быстро сменили зловещие свинцовые тучи, и вот на землю полились водяные потоки — словом, разверзлись хляби небесные… Дул свирепый, свистящий ветер и, срывая листву с деревьев, остервенело носил ее по воздуху, подобно тому как еще совсем недавно играл Тиллимовыми деньгами. Разоренный Папалексиев, бичуемый дождевыми струями, кое-как добрался до милых стен Петропавловской крепости. Сидя возле холодных камней неприступного бастиона, он истекал слезами и исходил ненавистью к виновникам своего горя. Он не читал ветхозаветной Книги Иова, благодарившего Бога за ниспосланные страдания, и поэтому, отчаявшийся и озлобленный, бросив вызов властолюбивой бабке Авдотье, побежал вокруг крепости против часовой стрелки.
«Ну держись, старая! Хотела, чтобы я наматывал цепь повторений на вал судьбы? Посмотрим, что получится, если я ее размотаю!» — подумал Тиллим. По пути, косясь на грозовые тучи, нависшие над его головой, он стал браниться и, угрожающе жестикулируя, обращался к вездесущей старухе, которая, как казалось Тиллиму, затаилась где-то поблизости и наблюдала сейчас за ним. На исходе первого круга, насквозь промокший, но не утративший достоинства, он закричал:
— Ишь разглавнелась! Я сам себе хозяин, а ты мне только мешаешь! Я свободный человек! Кого хочу, того и люблю! Ты не смеешь влиять на мою жизнь! Я талантливый писатель, у меня независимый дух, и любовь будет вдохновлять меня к новым подвигам, а тебе я не подчинюсь!
В этот миг раздались оглушительные громовые раскаты и в небе блеснула молния. Остроконечный шпиль собора высветился на фоне багровых туч, словно занесенный над бедной Тиллимовой головой смертоносный клинок. Перепуганного бегуна, который набрал уже значительную скорость, занесло на повороте, и он плюхнулся в грязь.
Неизвестно, сколько времени ему пришлось пролежать под дождем и полувменяемом шоковом состоянии… Вне себя от ярости, измученный сознанием утраты денег, автомобиля и дамы сердца, а пуще всего экстрасенсорных способностей, он стонал, хрипел и бил кулаком в лужу, но, как ни был дерзок вызов Папалексиева актрисе-благодетельнице, ничто вокруг не изменилось, никаких жутких мировых катаклизмов не произошло, только по окончании грозы рассеялись облака, на небе вновь заблистало солнце да в кронах старых деревьев зазвучал птичий хор.
Придя в равновесие, Папалексиев встал из лужи, отряхнулся и, пошатываясь, направился через мост к проезжей части. На его взгляд, бабка Авдотья ничем не выдала своего присутствия, не обратила должного внимания на гневный вызов Тиллима. Разочарованный и приниженный, он испытывал приступ тихой мизантропии. Порывшись в карманах, Тиллим обнаружил, что у него еще остались деньги, которых было вполне достаточно, чтобы заплатить за обед на две персоны в приличном ресторане. «Значит, я еще могу выручить из беды мою Авдотью с этой — как ее? — Анжеликой! — обрадовался он. — А вещи… Ну что ж, скажу Авдотье, что магазин уже закрылся. Завтра-то что-нибудь обязательно придумаю, как-нибудь заработаю денежки».