— Ты сам должен сделать это, кощунник!
«Кощунник» в ужасе опять замотал головой, выражая отказ, а всем своим жалким видом в последний раз попытался разжалобить всемогущего Самодержца. Петр был неколебим в своем решении. Правда, Звонцова сняли с табурета, но лишь для того, чтобы подвесить теперь уже за ноги, и принялись бить чем попало. Звонцов вспомнил исторические хроники о петровской Тайной канцелярии, о том, что Петр не пожалел даже собственного сына; из памяти выплыла хрестоматийная картина Ге — где только ни репродуцировали изображенный художником разговор безжалостного отца и безропотного сына. Как бы в подтверждение этих мыслей, сам Император охаживал ваятеля тростью с медным набалдашником, так сказать, от всей души, приговаривая:
— Вот тебе мое последнее монаршее напутствие! Ты сделаешь это, непременно сделаешь!
Когда подручные вернули полумертвого Звонцова в прежнее состояние — на простейший эшафот — и принялись затягивать петлю все туже, он захрипел, задергался, зашмыгал, всячески противясь безобразным изуверам. Тогда какой-то «доброхот» снова сбегал на кухню и притащил ведро с помоями. Опять бедолагу перевернули, чтобы окунать головой прямо в эту смрадную жижу, так что она забивалась Звонцову в глаза и уши, через ноздри лезла в рот. Он расслышал чей-то садистский возглас: «Нахлебаешься дерьма, тогда рад будешь удавиться!» После очередного окунания избитый и униженный ваятель-дворянин кое-как дал понять, что согласен на все. Его поняли, какой-то упырь вынул кляп. Вячеслав Меркурьевич стал хватать ртом воздух, затем обреченно прохрипел:
— Развяжите меня — сделаю все, как вы хотите! Да развяжите же, звери!
Петр кивнул — Звонцова мигом поставили на табурет, освободили от пут. Теперь он сам покорно сунул голову в петлю. По мановению Государевой длани два насквозь проформалиненных преображенца застыли по бокам, взяли «на караул» ржавые штуцера, а вокруг расположились все прочие: кто-то взирал безучастными, пустыми глазами, карлы же прыгали, визжа и предвкушая зрелище близкой мучительной смерти. Звонцов шагнул на самый край колченогого «эшафота» и уже готов был оттолкнуть его, как вдруг в прихожей послышались тяжелые шаги и знакомый металлический звон. Иван, не колеблясь, переступил порог, красными навыкате глазами оглядел комнату. Разъяренный лохматый мужчина со здоровенной дубиной наперевес (во дворе лежали недавно привезенные, еще не пиленные и не колотые дрова) напугал своим видом даже кладбищенскую нечисть. Все эти «бренные останки» и прочие инфернальные ублюдки бросились врассыпную, когда тот, угрожающе потрясая своим примитивным оружием, взревел:
— Ты меня еще морочить вздумал, ряженых полный дом назвал? А ну расступись, сволочь! Я, Звонцов, тебя из-под земли достану! Эй, где ты там, фраер! Раскошеливайся давай!
Воспользовавшись всеобщим замешательством и неразберихой, хозяин мастерской в один прыжок оказался у распахнутого окна и очертя голову с высоты третьего этажа сиганул во двор — только его и видели!
Упади он на сажень дальше, разбился бы вдребезги о булыжник. Ветки деревьев, за которые он зацепился, кусты и большой сугроб в палисаднике смягчили удар, да и, как гласит народная мудрость, пьяному море по колено. В общем, остался Вячеслав Меркурьевич почти невредим, только исцарапался, даже не сломал ничего, так что, приземлившись, со всех ног бросился прочь, подальше от своего дома.
Ни свет ни заря Арсения разбудило внезапное явление друга. Руки и лицо Звонцова были в ссадинах и синяках, волосы стояли дыбом, а глаза полнились страхом. Он заметно прихрамывал и дрожал от холода, потому что оставался голый по пояс. Грудь его, исполосованная вдоль и поперек, все еще кровоточила, но пятиконечной звезды нельзя было разобрать: глубокие порезы перемежались глубокими же следами шипов дикой розы, в куст которой ваятель угодил, в общем, магическая геометрия нарушилась. Скульптор был сильно возбужден, так что даже не заметил едкого лабораторного духа, впрочем, в последнее время Арсений привык к такой ажитации и различным выходкам Звонцова. Он уже ничего не спрашивал, только протянул тому байковое одеяло (шерстяным художник еще не обзавелся) и просто уставился на гостя взглядом человека, которого некстати вытащили из постели после «трудов праведных» накануне.
Художник вообще-то все еще мучился со ступней: нога болела так, будто бы он ее подвернул, его лихорадило, и причины своей внезапной болезни Сеня понять не мог. Пришлось даже просить дворника вызвать врача, но тот обещал осмотреть больного только утром, так что «явление» Звонцова было совсем некстати. Переводя дух, скульптор нес какую-то невнятицу о ночном происшествии, о «полете», который, к счастью, не имел летального исхода.
— Неспроста тебе такое привиделось, неспроста, — в нарочито серьезном тоне произнес Десницын.
Скульптор насторожился:
— А что, Сеня? Очень дурная примета?
— Страсть у тебя дурная, Звонцов! Водкой-то за версту несет! Прости меня, но ты, по-моему, до горячки допился. Разве не я тебя предупреждал — остановись! Сегодня тебе Царь приснился, и ты с третьего этажа сиганул. а завтра черт привидится, так, не приведи Господь, в петлю полезешь.
При этом Десницын вдруг поймал себя на том. что самочувствие у него превосходное — боль и недомогание как рукой сняло («И зачем только врача беспокоил?»). Вячеслав Меркурьевич, напротив, притих — слова друга подействовали на него удручающе, его даже бросило в жар. Он попросил у Арсения термометр и прилег на диван. При падении Звонцов, очевидно, повредил ногу — теперь она сильно болела, заметно опухла в лодыжке и покраснела:
— Пожалуй, я полежу. Должно полегчать — дошел же я как-то до тебя?
Арсений пожал плечами, дескать, какой может быть разговор, и посоветовал другу:
— Ты бы лучше обработал грудь, пока не загноилось. У меня вообще-то есть пузырек медицинского спирта… Только не вздумай его выпить!
Ваятель угрюмо кивнул, взял пузырек и, морщась от боли, смазал раны, а Десницын озадаченно почесывал в затылке — история с ногами показалась ему до нелепости странной.
Пока он мысленно сопоставлял травму Вячеслава и свое внезапное выздоровление, из коридора послышалась короткая дребезжащая трель механического звонка. Сеня спохватился, наскоро запахнувшись в халат, поспешил в коридор:
— Наконец-то! Дверь не закрыта, прошу вас, доктор, входите.
Художник на ходу снял пальто с маленького старичка, который не мог сразу сориентироваться в светлой просторной комнате и только протягивал руки в пространство, разминая подагрические пальцы:
— Нуте-с, где у нас пациент?
Он вопросительно посмотрел на Арсения:
— Вы на больного не похожи. Так кто же больной?
Арсений указал на диван. Звонцов не понял, откуда появился врач, но в то же время обрадовался: «Очень кстати, еще пришлось бы самому идти на прием».
Доктор снял очки и пристальным взглядом оглядел Вячеслава Меркурьевича, откинувшегося на подушки: