Арсений с трудом дослушал бедного доктора — известие о новом «чудотворном» образе Николы совсем не обрадовало его, а откровения о болезни глаз, перешедшей от мужа к жене, и вовсе обескуражили. Теперь он даже боялся смотреть на опухшую стопу Звонцова. «Не надо ни о чем думать, все догадки прочь!» — приказал он себе наконец. А врач уже стал собираться, только в последний момент, точно спохватился, морщась, подошел к окну и широко распахнул створки:
— Ну просто невыносимый запах! Нужно обязательно хорошенько проветрить — не хватало, чтобы еще кто-нибудь надышался этой отравой.
Напоследок, одеваясь, он сказал Десницыну:
— Вот и все, чем мог быть полезен. Мазь вы купите. Нужно, чтобы больной позаботился о себе, исполнил все мои указания. Я вас, наверное, утомил своим рассказом! — но в Николаевскую церковь его все-таки стоит сводить.
Раскланявшись с доктором, Арсений вернулся из прихожей. Вячеслав Меркурьевич так толком и не понял, что произошло, в его перегруженном бредом мозгу, — рассказ не вызвал никаких ассоциаций ни с кощунственным убийством собаки Флейшхауэр, ни с заказной иконой.
— Смешной старичок! Ха-ха! Вбил себе в голову, что у меня «болезнь танцовщика», — чушь какая-то, — разглагольствовал он. — А я все-таки как был дворянином, так и остался — шпаги-то надо мной не сломали, значит, и казни гражданской не было! Самого Петра Великого обманул, ха-ха!
Сеня промолчал, озабоченно глядя на больного: «Эх, куда дело-то зашло! Здесь уже, пожалуй, психиатр нужен».
Весь день и большую часть ночи Звонцов был в забытьи. Метался в жару. Арсений сделал ему компресс на ногу, когда тот, казалось, уснул спокойным сном, но рано утром скульптор вскочил, сообщил скороговоркой, что его опять мучили кошмары:
— Они меня найдут, не дадут жизни, убьют!
— Да кто, Вячеслав? Угомонись — сам себя терзаешь. Успокоишься, все и пройдет, — тщетно уговаривал больного Сеня.
— Нет!!! Враги кругом, завистники, кредиторы, масоны эти…
Несмотря ни на какие увещевания он оделся, умиляюще посмотрел на художника:
— Сейчас нужно срочно заняться отливкой. У меня свежие идеи, я должен воплощать их в жизнь! Сеня, поедем со мной в литейный цех, одному не справиться… Едем немедленно, иначе я потеряю вдохновение!
Десницын понял, что возражать Звонцову бесполезно: «В литейке я, хотя бы, за ним присмотрю — нужно ехать».
На Литейном дворе при Академии, в цеху, арендованном галерейщиком, Звонцов делал сложные отливки до злополучного ограбления мастерской, здесь же оказалась часть той бронзы, что «поставлял» ему Иван. Когда большинство памятников вернулись на Смоленское кладбище, кое-что было перевезено в цех. После того как ваятель с Десницыным-старшим спешно переломали и перепилили остатки, они превратились в мало чем примечательный бронзовый лом, былую принадлежность которого трудно было определить, зато изуродованные куски крестов, символических урн и прочих символов, украшавших раньше места старинных захоронений, сейчас еще более годились для нового художественного литья. Вся эта груда беспорядочно лежала в углу мастерской, и у Звонцова вдруг мелькнула мысль, что, возможно, качественной работы из настолько разносортного сырья не получится. Отлить копию подаренной Флейшхауэр «богини» Звонцов задумал давно. Перед отъездом в Германию он снял с нее кусочную форму из гипса, сделал сверху по всем правилам кожух, тоже гипсовый, теперь же, доведенный бредом до исступления, Вячеслав Меркурьевич решил, что наступил самый подходящий момент для воплощения своей idée fixe: у него, что называется, руки зачесались, да и промедление, казалось, было смерти подобно. А тут еще рядом оказался безотказный Десницын-младший, в прошлом занимавшийся литьем. Словом, имелись все необходимые условия — только работай, не ленись!
На Литейном дворе Звонцов выглядел уже вполне вменяемым. Чтобы у Арсения не возникло вопросов, откуда сырье, предупредительно разъяснил:
— Вот скупил оптом отходы на заводе Сан-Галли. Там столько всякой всячины: сам понимаешь, ограды льют, даже памятники, конечно, лом остается. Ну, я по сходной цене и…
Арсений слушал друга краем уха: он обрадовался, что тот пришел в себя, — это было главным. За работу взялись с вдохновением. Особенно увлекся Звонцов — забыв про все свои травмы, он снова ощущал себя в родной стихии, в шаге от воссоздания заветного шедевра. Сеня тоже находил профессиональный интерес, чувствуя себя соучастником сложного творческого процесса, дела, от которого он уже отвык, и в нем, конечно же, проснулся азарт художника. Потирая руки, Вячеслав Меркурьевич приговаривал:
— Ну наконец-то! А помнишь, какие вещи я раньше делал, какое будущее мне прочили? Сейчас бы то вдохновение, тот кураж! За дело, за дело!
Первый блин, однако, вышел комом: получился недолив расплава, неожиданный брак. Звонцовские нервы тут же сдали, он стал ругаться. Осторожно снимая форму, Арсений удивлялся:
— Это ведь форма совсем не той работы, про которую ты говорил. Это, наверное, какая-то другая форма.
Скульптор продолжал сотрясать воздух, еще не видя результата и обвиняя во всем помощника:
— Хватит мне арапа заправлять! Это форменный брак. Халтура — не надо мне халтуры! Загубил работу, а теперь выдумываешь себе оправдание. Мастер, тоже мне, выискался! Что-то мне непонятно, кто здесь вообще скульптор — ты или я? Может быть, ты?!
Когда Арсений наконец освободил отливку из гипсового плена, взору художника предстала статуя неожиданной красоты, невиданная по выразительности — пример органичного творения. Звонцовское же воображение все еще предвкушало, что из «расчлененной» скорлупы вырвется на свет кладбищенская богиня, но вместо этого он увидел какую-то яичницу-глазунью, в которой едва угадывались очертания человеческих членов.
Арсений сиял от восторга, Звонцов был просто обескуражен и произнес недоверчиво:
— Не моя это работа. Ничего похожего! Задумал одно, а вышло совсем другое… Тут что-то не так…
— Нет, брат, это ты натворил, а я только свидетель. Ликуй: «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь!» Это же гениально, дурында!!!
Звонцов смотрел на художника исподлобья, как на человека, который над ним издевается.
— Да ничегошеньки ты не понял, скажу я тебе, — Десницын вдумчиво посмотрел на скульптуру, обошел вокруг: отошел на расстояние, потом приблизился почти вплотную. — Назови-ка ее «Сотворение человека». Точно! Вот так и рождаются шедевры.
Арсений посетовал на то, что подобные «казусы» при обычной отливке чрезвычайно редки:
— Пойми, тут сама стихия-природа вмешалась, ей только нужно было помочь. Действительно, нет никакого труда в том, чтобы «случайно» недолить или перелить бронзы или, скажем, дырку в гипсе проделать в самом неожиданном месте, чтобы расплав пролился. Зато каков эффект! Чем не новаторский метод?! Заурядная, казалось бы, технологическая оплошность принесла уникальный творческий плод. Но, скорее всего, это из-за неоднородности сырья, хотя, конечно, такие детали выливаться могут только из форм.