Наконец, насладившись этим зрелищем, Ксения отправилась в спальню — больше не могла сдерживать себя. Еще будучи совсем маленькой «Ксюшенькой», как называли ее мать с отцом, или «Ксаночкой» — так звала нянька, она никогда не открывала подарки сразу. Для нее это было наивное, но ненарушимое священнодейство, своего рода торжественный ритуал с подробным переживанием всех особенностей, трогательных деталей момента, существующих лишь для нее одной. В семье это воспринималось как обычная детская причуда, но «причуда» не проходила с годами, не проходила восторженность, без которой Ксения не представляла себе творчества, да и вообще многих жизненных событий, казавшихся другим заурядными. Девушка одними кончиками пальцев потянула кончики атласной ленты. Сверток развязался, но Ксения все медлила его разворачивать. Она зажмурилась и услышала до боли знакомый, родной голос бабушки, напевавшей нехитрый духовный стих, сложенный невесть когда и кем:
Рождество Христово,
Ангел прилетел.
Он летел по небу.
Тихо песни пел.
Вы, люди, ликуйте,
Все днесь торжествуйте,
Днесь Христово Рождество…
Открыв глаза, Ксения осторожно развернула зеленую, в малахитовых разводах, упаковку, открыла бонбоньерку и… всплеснула руками. Из конфетной коробки, дно которой было устлано пушистой ватой, совсем как настоящие, глядели ангелочки в белоснежных, из рисовой бумаги распашонках, с крылышками, усыпанными золотой пудрой, и вьющимися локонами из золотой же канители. Их личики, выписанные тончайшей кистью, лучились такой непосредственной чистотой и целомудрием, что Ксения захлопала в ладоши и в восторге заскакала по комнате, ощутив себя маленькой девочкой — этого-то ощущения она и ждала от каждого Рождества, вот только не каждый год оно приходило. Маленьких «гостей» было двенадцать. Ксения решила, что по числу двунадесятых праздников, хотя, возможно, и просто по числу месяцев в году — главным было то, что они прилетели! «Как он догадался сделать мне именно такой подарок? Лучшего нельзя было и придумать!» Ликующая балерина, мурлыча что-то под нос, тотчас разместила «святых благовест-ников» на елке. Только один, самый маленький и благодушный, самый верный, должно быть, полетел в «опочивальню», охранять покой и сон своей хозяйки-подопечной, как строго-настрого наказал ему художник.
Отойдя от окна, Арсений почувствовал, что не сможет заснуть, пока не сделает что-нибудь необычное в подтверждение праздника на сердце и в окружающем мире. Он посмотрел по сторонам, стараясь отвлечься от привычного ощущения своего аскетического быта, — вокруг была обыденная, намозолившая глаз обстановка тесной мастерской, оклеенные выцветшими, кое-где пузырившимися от сырости, обоями, стены, тонконогие, в пятнах краски, венские стулья, купленный по случаю на каком-то развале обитый коричневой кожей жесткий диван и холсты, множество подрамников, составленных аккуратно вплотную друг к другу, но все же занимавших большую часть площади. Только золотившийся в углу киотик с иконой Спасителя да чистый, пока не тронутый холст на мольберте могли радовать глаз. И тут ему непреодолимо, до ломоты в пальцах, захотелось писать. Кисти и краски всегда были под рукой, и Арсений принялся за работу, хотя назвать работой это священнодействие было бы неточно, слишком банально — он творил образ рождественского древа. Вдохновенные манипуляции с кистью и красками продолжались, вероятно, всего какой-нибудь час (художник не чувствовал хода времени, когда порыв творчества увлекал его), и вот на большом, размером метра полтора на два с половиной полотне, загрунтованном до снежной белизны, как по волшебству выросла не просто ель, а настоящая королева святочного придворного бала, сияющая россыпью драгоценных украшений, но самыми дорогими из них были ангелы небесные, настоящие посланцы эфира, точь-в-точь такие, которых Сеня преподнес этой ночью своей очаровательной вдохновительнице. Вытирая ветошью руки, он на расстоянии любовался «шедевром» живописной импровизации и думал о том, какой замечательный подарок сделал только что самому себе. В душе пели скрипки. В этот момент Десницын находился в состоянии, когда кажется, что можешь свернуть горы, направить вспять реки, достать луну с неба, словом, способен на любое сверхчеловеческое безрассудство ради той единственной, которой сейчас нет рядом, но которая на расстоянии, возможно даже не подозревая об этом, владеет тобой безраздельно. Это было восхитительно и сравнимо разве что с чувством полета. Арсений с трудом ухватил подрамник за края и осторожно, боясь уронить, поставил за тесным рядом заготовок, да так, чтобы новая работа, не оставаясь на виду, «отстаивалась», а заодно просыхала. Впрочем, мольберт освободился, и он тут же вспомнил о старом этюде, недавно отреставрированном по заказу с особой тщательностью, и укрепил немецкий пейзаж на свободном месте. Десницын пытался сосредоточиться на картине — не упустил ли какую-нибудь утраченную деталь, может быть, что-то недоработал? — однако, его мысленный взор рисовал совсем другой образ, образ женщины, для которой затеивалась эта реставрация. Он еще чувствовал дыхание Ксении, слышал шорох ее беличьей шубки и звук голоса, повторявшего только: «Сеня, а знаете, Сеня… поймите, Сеня».
Одним легким росчерком, не отрывая кисти от холста, он изобразил в углу привычную монограмму «Короля Датского». Реставрация была достойно завершена. Арсений не заметил, как рассвело.
— Здравствуйте, Сеня! Вы что же, так и не ложились, не спали?
Он неожиданно услышал за спиной ставший уже дорогим голос и почувствовал, как подкашиваются ноги. Медленно повернул голову — рядом действительно стояла Ксения. Взгляд ее блуждал от художника к картине и опять возвращался к нему. Арсений совершенно растерялся:
— Вы как здесь? Разве это возможно? Хотя, конечно… Да я вот, видите, реставрирую одну работу. Можно сказать, застали врасплох…
— А откуда у вас эта картина? — ответила Ксения вопросом на вопрос.
— Эта вот? Так — моя старая вещь. Не думал, что когда-нибудь придется ее снова увидеть, а она вернулась сама, причем от малознакомого человека. Ей была нужна серьезная реставрация… В общем, странный случай.
Продолжая пристально смотреть на художника, Ксения покачала головой, однако взгляд ее стал доверчивее:
— А ночью, Сеня, вы сами убеждали меня в том, что случайности не существует. Вот и картина, похоже, совсем не просто так оказалась у вас, она ведь МНЕ принадлежит… Значит, и я здесь не случайно.
Балерина показала ему визитную карточку с адресом и инициалами «КД», найденную в коробке с подарком.
— Каюсь, оставил. Боялся, что забудете обо мне. Пригодилась все-таки… — теперь он не мог отвести от гостьи широко раскрытых глаз, в которых, точно краски на палитре, смешались надежда и удивление: — Но послушайте, выходит, вы были той девочкой, которой я подарил в Роттенбурге этот этюд?! Неужели вы? Мне кажется, это было не так уж давно, а на самом деле годы прошли…
— Та девочка была моя младшая сестра, Господь забрал ее в лучший мир еще ребенком. Картину она привезла из Гормании и подарила мне на восемнадцатилетие. Ее возили туда каждый год на воды. Но сейчас это, увы, не имеет значения. Зато я наконец-то узнала, что таинственный «КД» — вы!