— Но я, простите, не знаю, как вас называть, как мне к вам обращаться прикажете?
— Хозяином. Я теперь хозяин твоей жизни! — И купец стиснул трость так, что костяшки пальцев побелели.
Напуганный до смерти Звонцов бросился на колени:
— Я верну вам долг — я чувствую, что смогу, дайте только возможность, время…
Хозяин посмотрел сверху вниз на растоптанного «дворянина»:
— Да ты не обфурился ли. часом? Как там бишь тебя?
— Вячеслав Меркурьевич, — жалобно прохныкал скульптор, с которым чуть было не произошло то, о чем спросил Смолокуров.
Словно спохватившись, несчастный раб метнулся в мастерскую. Купец еще не успел и среагировать на подобное исчезновение, а Звонцов уже возвращался с пачкой мятых ассигнаций:
— Здесь почти семьсот рублей, точнее, шестьсот девяносто три рубля. Остальное отработаю — слово чести!
Смолокуров скривился, будто наступил на жабу:
— Ты бы еще на Библии поклялся… А теперь скажи мне, голубчик, сколько тебе времени понадобится, чтобы заново написать мои картины?
— Ну, два года… Нет, хотя бы год.
— Год? А про условия Веймарского контракта ты что, забыл? За каждый просроченный день виновная сторона обязана выплачивать растущий процент. А за год сумма должна вырасти в три раза. Раз в три раза, значит, обязан ты три желания моих исполнить. Никто тебя за язык не дергал: сам поставил условие, и нотариус по закону заверил. Теперь обижайся на свою жадность, а это спрячь обратно в кубышку. Есть у тебя один выход, единственный способ со мной рассчитаться. На твое счастье, один заказ я уже для тебя придумал, — он сверлил «ваятеля» глазами, дожидаясь ответной реакции.
— О, конечно, ваше сиятельство, я весь к вашим услугам! — Звонцов с готовностью кивнул.
— Как ты сказал? — коммерсант с подозрением посмотрел на Звонцова. — Что это тебе в голову взбрело? Хозяин, понятно?! Впрочем, шут с тобой. Называй меня просто Евграф Силыч.
Значит, ты, Звонцов, понимаешь — тебе от меня на том свете не спрятаться, — снова пригрозил купец. — Но если сделаешь одно дело, подумаю, может, прошу тебе долг. Слушай внимательно, таракан академический: будешь с натуры писать портрет одной благородной дамы, но сделать это ты должен так, чтобы она была уверена: художник — я сам! Понятно? Я — большой русский художник, который подписывает свои холсты монограммой «КД». Так что не удивляйся: для дамы я — князь Дольской и твои старые картины, конечно, представлю ей как свои.
Звонцов несколько опешил от столь странного авантюрного предложения. Ему не было жалко проданного чужого имени, но он не мог взять в толк, как это можно перевоплотиться в Смолокурова, и растерянно молчал.
— Ничего ты, я вижу, не понял! — И заказчик терпеливо разъяснил, что в его собственном особняке все уже готово для работы, что модель ждет первого сеанса.
— Твое дело портрет писать, а уж об остальном я позабочусь. Нашел тебе место укромное: и обзор хорош, работать удобно, и, главное, та, что будет позировать, подвоха не заметит. Было бы рвение с твоей стороны и осторожность — знакомить я вас не собираюсь, совсем это ни к чему. Буду стоять перед моделью с палитрой и кисточкой по холсту мазать — ей не будет видно, что я там малюю, но зато к концу сеанса будешь заменять мою мазню своим холстом, чтобы результат был для нее налицо, работа, дескать, продвигается. Да ты внимательно слушай и не делай больших глаз — из моих слов ничего не упусти, здесь все хитро и важно!
Смолокуров взглядом барышника, оценивающего рабочие качества ломового жеребца, посмотрел на «художника» и тоном, не терпящим возражений, стал объяснять, что ему требуется:
— Слушай, что я тебе сейчас скажу, и не вздумай перебивать! Я детально изложу все, что касается моей, то есть, считай, нашей с тобой творческой кухни — проделаешь все в точном соответствии с моими указаниями. Повторяю, Звонцов, слушай внимательно, ничего не упусти! Итак, первый сеанс: у меня на мольберте чистый холст. Я усаживаю даму на расстоянии, напротив, и начинаю малевать на холсте, делая вид, что непринужденно пииту. Что я буду вытворять с этим холстом, тебя не касается. Так я стою перед ней с кистью, развлекаю ее попутно светской беседой, а она убеждена, что идет живописная работа, потому что моей мазни не видит. Ты же — слышишь или уже заснул? — так вот, ты из укромного места (так тебя спрячу, никто не заметит, и обзор обеспечу великолепный!) делаешь в это время настоящий, детальный рисунок по холсту, то есть все как полагается. Кстати, мы заранее с тобой договоримся о продолжительности сеанса, ну там, час или больше, впрочем, будешь писать столько, сколько потребуется, но уж за это время будь любезен написать в лучшем виде. Затем я увожу даму на перерыв и делаю так, что холста она не увидит, — сошлюсь на то, что показывать незавершенный этап работы не в моих правилах. В перерыве ты, сударь мой, заменишь на мольберте мои художества своим холстом и можешь отправляться восвояси, пока тебя не вызовут. Затем — не отвлекайся, Звонцов! — мы с дамой вернемся, и на этот раз я уже буду изображать работу, не касаясь холста, чтобы не испортить твое бесценное творение. Через часок приятного общения я наконец показываю ей, что у меня, то есть у тебя, вышло. Ты так не напрягайся, Звонцов, — вон пот на лбу выступил, не надо так — но внимать внимай и запоминай все! К следующему сеансу готовиться будешь тоже у меня…
— Что значит готовиться? — вырвалось у Звонцова, который предполагал, что у купца все будет заранее заготовлено и продумано.
Смолокуров побагровел и рыкнул:
— Я же сказал — не перебивать!!! Разумеется, готовиться — не значит краски замешивать и холсты натягивать. Твое дело — живопись, вот и будешь писать копию с собственной работы у меня на дому, чтобы, когда дама придет во второй раз, работать в своем тайнике по этой копии.
Звонцов, ничего не понимая, выпученными глазами смотрел на купца.
— Ну и непонятливый ты, братец, тупица просто! А что неясно-то? Любая дама любопытна от природы или от Бога — это уж как тебе угодно — а значит, наверняка опять захочет полюбоваться на прежнюю работу, и мне потом, выходит, придется мазать прямо по твоему художеству. Я ведь не фокусник, не кудесник, подменить уже ничего не смогу! Понял теперь, что копия тебе нужна, а не мне? Вот, значит, и будешь по ней писать, — промышленник как-то нехорошо, двусмысленно подмигнул должнику. — Так, значит, и пойдет: каждый раз я буду портить холст предыдущего сеанса, а ты, как уже бестолковому сказано было, будешь по его копии усердно работать, а настанет перерыв, ты уже, брат, спеши испорченный холст заменять новым, более прописанным, и так до полной, как Петр Великий говаривал, виктории, до победного конца! Но не дай Бог заболеть вздумаешь или соврать, что болен, на сеанс вздумаешь не прийти, еще какой-нибудь фортель выкинешь, я с тебя, Рафаэль ты мой, шкуру живьем спущу и буду друзьям как охотничий трофей показывать! В общем, братец, буду я портить твои холсты, ибо необходимо, а твоя наиважнейшая задача растянуть всю эту церемонию, то бишь живописание свое, значит, напишешь столько холстов, сколько мне нужно. Куда их девать, это мое дело. Сеансов тридцать будет достаточно, верно я подсчитал? Шестьдесят подрамников, кстати, уже заказано. Может, ты мне больше картин должен? Или хватит? Вот теперь, кажется, все. Да! И чтобы ни одна душа об этом «предприятии» не знала, дело чрезвычайно секретное. Вижу, не нравится мой план?