По правде говоря, я боялась рассказывать Периклу о своей беременности. Со временем он простил мне, что я позировала для статуи Афины, и теперь мы шутливо называли мой проступок «маленькая неосторожность». Перикл понял, что ни я, ни Фидий не хотели плохого, и считал поднятый вокруг этого события шум смешным. Тем не менее враги его были многочисленны, и он вовсе не стремился давать им повод разжечь против него общественную ненависть.
К тому ж ребенок, которого я носила, был незаконным, а значит, судьба его целиком зависела от доброй воли его отца. Как и я сама, ребенок будет находиться в полной власти Перикла. Конечно, привязанность такого надежного человека внушала доверие, но у многих других она оказывалась всего лишь капризом. И я, и ребенок не имели легального положения в Афинах. Такова была правда. Мне оставалось лишь молиться богам о том, чтобы любовь Перикла ко мне распространилась и на то маленькое существо, которое зрело во мне.
Что будет, если родится девочка? Тысячи молитв вознесла я, чтобы этого не случилось. Отцы обычно больше расположены признать побочного сына, чем дочь. Незаконнорожденную, не имеющую ни семьи, ни защиты, ожидали жестокая судьба и тяжелые испытания. Они были неисчислимы, и именно о них были самые горькие мои думы.
Перикл уже вернулся, когда я пришла после свидания с Фидием.
— Странно видеть тебя дома в такой ранний час, — сказала я.
Обычно дела задерживали его в совете до позднего вечера.
— Ты видела Фидия? Каким ты его нашла?
Вопрос прозвучал довольно прохладно, и я догадалась, что Перикл чем-то расстроен.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что Фидий не слишком доволен моим предложением, — объяснил он. — Ему не понравилась мысль об отъезде, вот почему я спрашиваю.
— Он больше озабочен разлукой со своим прекрасным Адонисом, как он зовет своего любовника. Конечно, его переполняют сожаления, но их он переживет. Уверена, что юноши в Олимпии красивы не меньше, чем Агоракритий.
— Думаю, они даже красивее. О нашем Фидии найдется кому позаботиться.
— Тебя что-то тревожит? — спросила я.
Недавно спартанцы подняли шум по поводу того, что Перикл заключил союзы с правителями земель, которые они полагали своими. Эта забота тяжелым грузом лежала на плечах Перикла.
Сейчас его лоб оставался нахмуренным, углы рта были скорбно опущены.
— Я собирался пощадить тебя и не рассказывать об этом деле, пока не сумею управиться с ним.
— О чем ты говоришь? Ты не собираешься опять уйти?
Мне так надоели долгие месяцы одиночества и беспокойства, пока Перикл отсутствовал, командуя войсками, сражавшимися с Самосом. И я не хотела вновь испытывать это чувство теперь, ожидая ребенка. Кроме того, какие еще оскорбления мне придется услышать, когда моя беременность станет очевидна?
— Сегодня до меня дошли кое-какие сведения. Надеюсь, они окажутся неправдой, хоть боюсь, что это не так.
— Что же это за сведения?
Я уже слышала столько глупостей в свой адрес, что считала себя подготовленной ко всему, что бы ни сказал Перикл.
— Мне сообщили, что этот зловредный выродок, комический поэтишка Гермипп, возвел на тебя поклеп.
— Какого рода?
— Он, как ты, может быть, знаешь, является другом Эльпиники и Алкивиада, да и многих других, кому не по нраву моя политика. Этот человек даже приобрел известность благодаря тому, что высмеивает меня в своих плохих стишках. Он обвиняет тебя в оскорблении богини и совращении афинских женщин. Последнее заключается в том, что якобы ты склоняла их заниматься проституцией.
Я не знала, как и ответить на это, только стояла, неловко опустив руки, словно поломанная кукла, что продается по дешевке на рынке.
— Мы справимся, Аспасия. Я не допущу, чтоб это тебя коснулось.
Я прижалась головой к его груди, мною владела такая слабость, что я не могла даже плакать.
— Но это уже коснулось меня, милый. Об этом уже давно болтают.
Помолчав и набравшись смелости, я добавила:
— Перикл, я жду ребенка.
Он не ответил, лишь с огромным удивлением смотрел на меня.
— Тебе нечего сказать?
Перикл продолжал молчать, но его молчание не было похоже на недоверие. Я видела его примерно таким же, когда ему приходилось взвешивать все «за» и «против» в ходе спора или же тогда, когда неожиданный вопрос застигал его врасплох.
— Ты не рад?
— Конечно же рад, Аспасия. Настоящий подарок богов.
— Тогда почему ты даже не обнимешь меня?
Сама я тоже не пошевелилась, меня обидело его равнодушие и невозмутимость в такой момент.
— Потому что ты и вправду поразила меня. Причем за сегодня это уже второй случай.
Эти слова были так же мне неприятны, и я захотела обидеть его в ответ.
— Если родится девочка, мы отдадим ее в приют?
— Ты в своем уме? Как тебе могло такое прийти в голову?
— Мне известно, как тяжела судьба незаконнорожденной девочки. И я не хочу отдавать свою любовь и заботы существу, которое, быть может, изгонят из отчего дома и отправят в бордель.
Сначала я говорила спокойно, но потом слова стали вылетать изо рта вперемешку с рыданиями.
Перикл заключил меня в объятия.
— Ты считаешь, я способен на такое по отношению к собственной дочери?
— Нет, ты — нет. Но если с тобой что-нибудь случится, ни ей, ни мне не к кому будет обратиться за помощью.
Он повел меня в нашу маленькую столовую, уложил на ложе, укрыл покрывалами и присел рядом. Принялся успокаивать меня, гладя по голове, будто я была маленькой, а потом сказал:
— Я не позволю случиться тому, о чем ты сейчас говорила. Можешь не бояться ни за себя, ни за будущего ребенка. А теперь выброси из головы эти глупости, Аспасия, и стань вновь тем разумным мыслителем, каким я привык тебя видеть.
— Я не только мыслитель, я еще и человек.
Но меня саму смутил этот взрыв эмоций, и, чтобы справиться с ним, я напомнила себе, что мне, будущей матери, предстоит явиться на суд афинян, людей, у которых уже сложилось мнение обо мне как о распутнице.
— Мы найдем способ справиться с этими неприятностями. Если мои враги думают, что, нападая на тебя, они расправятся со мной, они просчитаются.
— Но ты же отослал Фидия. Что, если они сумеют убедить тебя в том, что так же следует поступить и со мной?
— Если предпримут попытку разлучить нас, я возьму на себя роль Ахилла. И, начнись война со Спартой, буду оставаться у себя, пока мне не вернут мою женщину.
— Ангел ты мой дорогой, я прошу у тебя прощения, — говорил Элджин Мэри, когда они встретились в По.