Минометчики Штейнберга свалили вчера с остатками уцелевшей батареи. Петя приказ на отход еще два дня назад дал, да вот — уперлись мужики, на нас глядя. До последней мины стояли.
Мы шустрыми землеройками курсируем по дымящимся развалинам да полузаваленным подвалам от одной заложенной бетонными блоками и мешками с песком бойницы импровизированного ДОТа [150] до другой. По уцелевшим пока крышам и верхним этажам гостиницы, когда-то жилой девятиэтажки и остовов так и не достроенного квартала «Новый город» мартышками скачут мои снайперы и «корнетовцы».
Ильяс командует расчетами «ПТУР»: Максим Шкуратов с намертво прилепленной Кузнецовым погремухой «Малюта» вместе с Денисом Коваленко превратили район Острой Могилы в кладбище СОРовской бронетехники. Переименовывать потом придется. Антошины «ухальщики» ведут свой счет. Тройка Гирмана бьет редко, но метко, хотя и оглушены конкретно, тяжелее всех — от барабанных перепонок у пацанов, видимо, одно название осталось.
Мы приказ на отход получили два дня назад. Но отойти не можем физически. Полностью окружены. И Объединенные Силы свалили бы с радостью, но тоже не могут — свои расклады. И мы и они — заложники этой бойни.
Напомнило чем-то афганскую юность. Подобное я в своей жизни уже проходил, правда, в иной роли… В роли фашика.
* * *
Зарывшись в грязный снег носом, меж дувалами лежит Бродя. Из-под живота, смешавшись с раскисшей кизячной грязью, набежала добрячая лужа. Бушлат на пояснице вздыблен пучком вылезшей белой ваты. Блестки красного внутри придают ей сходство с каким-то цветком — словно прощаясь, распустилась огромная коробочка пурпурно-белого хлопка на спине нашего пулеметчика. Последний букет в жизни длиной в девятнадцать лет. Через полгода после Бродиных похорон умрет не пережившая смерть сына мать. Отец сопьется и, по словам его витебских земляков, пропадет с концами на очередной, непонятно какой, шабашке.
Нам, правда, сейчас не об убитом пацане надо думать-горевать, а смотреть, как бы самим отсюда ноги унести. Вляпались, нечего сказать, влезли по самое «не балуй». Ведь я же, дурака кусок, жопой чуял, что неспроста этот гребаный кишлачишко так затих, так прижух еще до нашего появления. Нет! Надо, надо доверять собственной чуйке.
Взводный тоже что-то уловил, но теперь уж точно не расскажет. Пока жив, но это — последние потуги молодого здорового организма. Пуля, явно пять сорок пять, прошив голову насквозь и нашинковав мозги в форшмак, как-то умудрилась не задеть жизненно важные центры. По-любому, не дотянуть мужику до вертушки. Не выжить. Да и смысл — выкарабкиваться?! Чтоб потом всю жизнь в коляске досиживать, прорастать овощем, рвя в клочья материно сердце? Она для этого его тутушкала, растила да в училище отправляла, чтобы любоваться, как он под себя ходит и слюни бульбами пускает? Да нет уж! пусть лучше героем похоронит. Как икону, на уголок тумбочки — напротив выпускной фотографии — открытую коробочку «Боевого Красного Знамени» поставит пред глазами. Чтоб — всегда… Матушка после него еще лет десять протянет. Правда, почернеет вся, сожмется. Буду ездить к нему домой, потом… раз десять, наверное, навещу старушку. И каждый приезд — словно самого в могилу опускают.
Третий наш «попандопало» сидит у дальней клуни — судя по обилию катышков овечьего «гамна», овен. Бедро прошито насквозь, кость, как впоследствии выяснится — в труху, нога — соплей болтается. Всю жизнь с третьей группой и инвалидной палочкой не расставаться Хмелику. Родина щедро отоварит героя: за вовремя брошенную в окно эфку [151] боевую медаль даст и однокомнатную квартиру в спальнике Салтовки [152] .
Это — потери. Приобретено же за них — негусто: круговая оборона в раскинувшейся в центре кишлака байской усадьбе. Можно возгордиться, что прорвались в середину духовских позиций, но сей факт как-то не особо вдохновляет, потому что теперь воины Аллаха звиздячат нас, что тех проклятых исламом свиней, с трех сторон.
Начиналось все тихо и спокойно. Если бы не гаденькое предчувствие с утра, вообще — не операция, а бодрящая зимняя прогулка за свежей бараниной…
Вышли навстречу колонне. Доползли бронегруппой до точки Артынджилау [153] . Встали. В преддверии скорого возвращения командование решило погонять духов. И правильно решило. Лучше загодя, пока налегке, чем после, когда машины на холке тяжкими путами висят. Выскочили веером батальона в разных направлениях, затем спешились и пошли — один кишлак за другим. Особо на уши не ставили, правда, но страху нагнали, как положено, пока в очередном, насквозь провонявшем прокисшим айраном и дымом сушенного с соломой помета, безымянном кишлачишке нас не встретили…
Подразделение своими взводами вошло в селение с двух параллельных направлений. Первый взвод, прикрывая, сидел на хребте сверху. Кизячной лепешкой прилепившийся к подъему хребта кишлак напоминал сверху скорее отпечатанный в заснеженной грязи протектор, нежели место жизни людей.
Ротный, шедший левее вместе со вторым взводом, успел проскочить до мечети, когда дозорный Бродя вышиб ногой эту злополучную калитку. Из окна в глубине двора оглушительно рыгнуло оранжево-желтым, и, размашисто отшвырнув тяжелый «ПК», наш пулеметчик, крутанувшись в воздухе, грузно рухнул лицом в снег. Время, словно замерев на неуловимое мгновение, позволило мне краем глаза заметить ныряющий назад в темноту проема нос тупорылого бура [154] .
С верхних окон полутораэтажного дома ударило несколько «калашей». Взводный успел кинуть нас в боковой проход и опрокинулся на спину с дырой у среза волос. Если бы не граната Валерки Хмелько, то и остальные двенадцать бойцов третьего мотострелкового с хрустом бы вытянулись в замысловатых позах, встряв окостенелыми, восковыми лицами в смешанный с кровью снег Бадахшана.
Не думаю, что духи, заблаговременно подготовив засаду, целенаправленно ждали прихода шурави. С восемьдесят третьего массированными БШУ артиллерии и авиации мы отучили правоверных упираться в собственных поселках. Если бы они действительно нас ждали, то никогда уж не вспоминать мне то артынджилауское рубилово. Скорее всего, они просто не успели уйти, а когда заметили нашу броню — было поздно: первый взвод, оседлав возвышенности периметра, блокировал пути отступления.
Схема обороны, на случай внезапного попадалова, у бабаёв, конечно же, была. Понятно, что цель любого наезда — хоть нашего шмона [155] , хоть делегации от конкурирующей группировки — дом местного полевого командира тире духовного лидера общины. Вот они и подготовились. В угловых домах по краям треугольника создали укрепленные точки, а в самой усадьбе оставили, в виде приманки, крошечную засаду из двух человек. Теперь они — вон где валяются: порубанные да посеченные Валеркиной гранатой, смердят у входа.