Ротный ничем нам помочь не может. Ну, хоть ляг в полный рост, технически невозможно пятнадцатью бойцами взять штурмом сразу два укрепленных многоуровневых строения, откуда тебя крест-накрест рвут кинжальным огнем два десятка душариков. Мы сами, считая каждый патрон, скупо отгавкиваемся на любое проявление вражеской активности и в десятый раз, срывая глотки, пытаемся выяснить, сколько же и кому — еб вашу мать! — надо передать гранат. В остальное время из обрывочных воспоминаний детства, по кусочкам — словно мозаику, пыжимся собрать в башке хотя бы одну целую молитву. Нашим БМПшкам на бугор не забраться и издали бить некуда — склон закрывает. Самая близкая к нам разведрота, как позже узнаем, сама в глубокой жопе за тридцать километров от нас. Остальные роты батальона доберутся сюда лишь к утру. Что духи умеют вытворять с пленными и телами убитых — видел каждый. Аут…
Правоверные, словно по коридорам, проскакивают сквозь дувалы из одной усадьбы в другую, внезапно переносят массированный огонь со второго взвода на нас. Как все логичное и действенное в этом мире — до безобразия просто: надо лишь заблаговременно пробить в перегородках и стенах скрещенных с сараями заборов овальные дыры! Теперь нам кажется, что у них здесь не меньше полусотни штыков. Двое убитых и раненый — у меня да двое задетых — у ротного в первые минуты боя сломали нас морально. Мы уже не хотим побеждать, мы хотим уйти. Это — все, конец…
В норме солдат, конечно же, хочет выжить, но это — не крайняя задача. Основа основ — победить. Пусть даже — любой ценой. Если каждый выигрывает свой собственный бой, то армией, все вместе, мы побеждаем в сражении и в самой войне. Но только не здесь! Тут нет фронта, да и противника как такового — тоже нет. Он призрак, сгустившийся до огненного плевка клок темноты, который, ударив в живот жгущей болью, тут же опять растворяется в предрассветных сумерках. Да и не за что нам тут стоять насмерть — отцы-командиры так и не удосужились нам внятно объяснить, за что мы идем под афганскую газонокосилку. Единственно, за что можно упереться, — так это за Бродю да за летеху нашего, на три года всего меня старше. За Виталю, подорвавшегося вместе с Мурмоном месяц назад, да за Тахира, снятого снайпером под Джармом… Вот за наших, за пацанов, мы вас, твари, теперь назло всему — даже слезам собственных матерей — хрен отсюда подобру выпустим. И в самом кишлаке камня на камне не оставим. Что не сожжем — взорвем, сроем, в щепу порубим. Из домашней скотины — одних блох оставим. Даже хозяйский сортир — единственный туалет, который я видел в афганских кишлаках, и тот тремя четырехсотграммовыми тротиловыми шашками саперы чуть позже Байконуром в небо запустят.
Воины Аллаха тоже чуток успокоились. Начали они, не отнять, хорошо, да вот тоже — увязли. Прошелся по своим бойцам, переговорил с каждым. Ничего тут никому не обломится на халяву: звезду героя с неба рвать не намерены, но и смиренно идти под топор тоже никто не собирается. Гранаты есть, патронов тоже пока хватает. Молодых всех вниз, на последний рубеж, дедов на верхние уровни. Огонь — только одиночными…
Куда бы увалиться со своей снайперкой поглубже? Да хоть вот за этот угол — перед проломом в стене в дальнем конце коридора: побитой крысой заползти, высунуть длинный ствол и пасти любую падаль, рискнувшую проскочить перед окнами второго этажа дома муллы. Когда еще они повторно влепят сюда с РПГ?! Да и приметы — про два раза в одну дыру — опять же…
К ночи перестали бить из автоматов. Один эн-зэ [156] остался на случай штурма — по неполному магазину на брата. Нормально более-менее только на двух пулеметах, да и то лишь потому, что бабаи высунуться не дают. На три снайперки — боеприпасов вагон, только толку нам от «СВД», если духи на рывок решатся. Граников у нас, само собой, нет, хотя здесь они очень бы даже не помешали, и хрен с тем, что только кумулятивные гранаты стоят на вооружении. Подствольников маловато, да и «ВОГи» на счет. «АГС» остался на броне. Ну, нам он бесплатно не нужен — лучше бы ножей родное командование подбросило: если дойдет до свалки, поплачем без них.
Эх, жаль, что не положен советскому срочнику боевой нож. И правильно, что не положен! Выдай ширялово, научи врагов кромсать — греха не оберешься: вернется с приобретенными навыками такой вот «резчик по чурбанам» на гражданку, что с ним дальше делать — зверинец для него строить всесоюзный, что ли?! Нет! Пусть лучше духи часть покромсают — наши бабы новых солдатиков нарожают… все одно великая космическая держава до самого своего падения так и не научилась гондоны делать.
Ротный все время на связи. Поддерживает залетчика-сержанта, вдруг ставшего целым командиром взвода. После еще и к медали представит, решительно махнув на все былые грозные обещания.
В полночь правоверные разок прокололись: начав отход — шумнули. Выждали бы ближе к утру — ушли бы без потерь. Это нам некуда, со всех сторон обложены, а у них же — только редкий блок первого взвода да ротный со своими пацанами с одной стороны. Видимо, боялись подкрепления и не смогли высчитать время подхода основных сил. Пошли слишком рано — у нас еще оставалась пиротехника…
Первого косой пулеметной очередью, с перепугу, упорол Дьяченко. Второй — суперпризом и единственным оправданием за все случившееся — достается мне…
В мерцающем свете осветительных ракет с пяти — десяти метров да в подсвеченную сетку четырехкратного ПСО [157] перетянутая крест-накрест кожаными лентами патронташей убегающая вдоль улицы спина кажется огромным Андреевским флагом. Промахнуться невозможно, и я с мстительным, тягучим наслаждением — с оттягом всадил меж лопатками первый финик. Следом, боясь упустить везуху, добавил еще несколько — в неподвижно распростертую фигуру с косо подломленной под руку дубиноподобной винтовкой. Может, я сам себе все это придумал, но потом совершенно честно и свято уверовал на всю оставшуюся в то, что это — тот самый бур. Бродинский…
* * *
День двенадцатый. Мы толком-то уже и не сражаемся — тупо прячемся и редко-редко огрызаемся огнем. Наших вокруг практически никого не осталось — все уже отошли. Одни мы до сих пор никак выскочить не можем. Хорошо хотя бы, что раненых своих вынесли. До пункта сбора, поселка Николаевка, — всего двенадцать километров, до Вишневого Дола — вполовину меньше. И — никак! Меж нами и заветным пересохшим Луганчиком — вся мощь Объединенных Сил.
Камрады просто посказились. Приволокли какой-то страшный, огромный, хуже танка бронированный бульдозер. Взорвали наш фундамент основной баррикады на Краснодонской трассе: служивший до начала штурма памятником героям Великой Отечественной «Т-34». Невзирая на мины, сгребли все бетонные блоки наших загородей, а у меня, как назло, ни одного заряда на «ПТУРы». Разок оставшийся в одиночестве Боря Яковлевич врезал по бульдозеру с «двадцать девятого», но граната «Вампира» лишь навылет прожгла и так изрядно подряпанную подрывами лопату.
Вообще с обеспечением последнюю неделю совсем глухо. Из граников — один «двадцать седьмой». Крупнокалиберных осталось патронов двадцать. Боеприпасы на стрелковое — тоже на счет. Надо уходить. Если не сейчас, то ляжем, без вариантов…