Что касалось подруги Дика, то и она не вызывала у Паркера симпатии. Глупая, вздорная, пустая бабенка, которую только тронь пальцем — и она уже закрывает глаза, валится навзничь и начинает раздвигать ноги. Тьфу!..
От Майкла не было никаких вестей с тех пор, как он уехал с острова. Примерно с того же самого времени Паркер не написал ни одной достойной строчки, словно старина Майкл наслал на него порчу.
Когда Майкл был дома, Паркер искал уединения и тишины, чтобы, как он говорил, «работать спокойно». Сейчас же он не переставал удивляться, как же сильно не хватает ему старого ворчуна. Несколько раз он ловил себя на том, что неосознанно напрягает слух, стараясь расслышать в тишине дома знакомые шаги, доносящийся с кухни звон посуды, скрип закрываемой двери или жужжание пылесоса. Оказывается, понял Паркер, именно эти звуки и создавали в доме уютную, спокойную атмосферу. Без них же он чувствовал себя одиноким и покинутым.
Много лет назад, когда он кочевал из одной больницы в другую, ему очень не хватало друга. Общаться он мог только с соседями по палате или с сиделками, но первые выздоравливали и покидали больницу, со вторыми же никакой дружбы не получалось. Нет, разумеется, сиделки были с ним вежливы и предупредительны; некоторые искренне жалели его, однако Паркер чувствовал — на самом деле им не до него. У каждой из них были свои заботы, свои проблемы, семьи, друзья. А он был совершенно один на всем белом свете. Именно тогда в его сердце свили себе гнездо беспощадная язвительность и ненависть. Только с их помощью он мог защититься от одиночества. Язвительность была его щитом, а ненависть — мечом, которым он разил наповал.
Но когда Паркер снова начал писать и добился первых успехов после выхода книги о Дике Кейтоне, положение изменилось. Он сам начал уставать от ненависти. Она утомляла его, высасывала силы, и Паркер наконец захотел от нее избавиться, Но как он ни старался, как ни клялся себе, что с завтрашнего дня попытается любить окружающих и станет доброжелательным и внимательным — ничего не выходило. Ненависть и злость так глубоко укоренились в нем, что вырвать их из сердца можно было только «с мясом», а на это у него не хватало ни сил, ни мужества. И Паркер продолжал потихоньку подкармливать свои тайные пороки, пока в один прекрасный день не обнаружил, что уже не может без них обойтись.
Это был своего рода симбиоз. Ненависть — и как абстракция, и как вполне реальное чувство — не могла существовать сама по себе; чтобы выжить, ей нужен был он, Паркер. Но и ему ненависть была необходима, так как без нее жизнь теряла смысл, превращаясь в бессмысленное существование.
И теперь, когда Майкл исчез, Паркер снова остался один на один со своим единственным союзником.
На мгновение ему стало ужасно жалко самого себя, однако это не помешало ему оценить злую иронию судьбы. Ведь в том, что в конце концов он остался совсем один, Паркер мог винить только себя.
— Бедный я, бедный!.. — прошептал Паркер. — Впрочем, если посмотреть на это с другой стороны, все не так уж плохо. Во всяком случае, до конца осталось немного…
Он был уверен в этом. Последний козырь лег на стол в тот момент, когда он отправил «Зависть» Ною, и теперь Паркер не мог бы ничего изменить, даже если бы захотел. Так или иначе, скоро все должно было завершиться. Цель, которую Паркер поставил перед собой четырнадцать лет назад, была близка к воплощению, и ему оставалось только дождаться финала.
Каким будет этот финал, Паркер пока не знал, однако вне зависимости от того, победит он или проиграет, эти четырнадцать лет дались ему нелегко. Все, что он думал, делал, говорил или писал, — все было подчинено одной, единственной цели; ни на что другое у него уже не оставалось ни времени, ни сил.
Он добился известности, но его настоящего имени никто не знал, потому что Паркер сам пожертвовал славой ради своей главной цели. У него были большие деньги, но ему не на что было их потратить. Он был хозяином прекрасного особняка, но дома у него так и не было. В пустых комнатах царило одиночество, которое Паркер разделял лишь с призраком повесившегося плантатора, а жажда мести стоила ему его единственного настоящего друга.
И, похоже, она стоила ему Марис.
Марис ему не хватало настолько сильно, что он испытывал боль почти физическую. Если бы Паркер был женщиной или ребенком, он мог бы даже заплакать, но крепился. Каждый раз, когда на глаза ему попадался предмет, к которому она прикасалась, он чувствовал, как у него сжимается сердце. Паркер даже дышать старался поглубже, надеясь уловить в воздухе запах ее духов, хотя каждый раз при этом он невольно сравнивал себя со спятившей теткой Майкла, которая жила на чердаке со своими горько-сладкими воспоминаниями о невозвратимом прошлом и страхом перед немытыми фруктами.
Марис была необходима для исполнения его замысла, но Паркер не мог и подумать, что она станет так нужна ему самому. За то короткое время, что она была рядом, Марис стала для него буквально всем. Во всяком случае, без нее жизнь Паркера начинала разваливаться на части.
«Но у меня есть другое, главное дело!» — говорил себе Паркер, но это не помогало. Напрасно Паркер пытался убедить себя, что, будь Марис для него всем на свете, он бы поступил, как советовал Майкл, — предоставил бы Ноя его судьбе, а сам провел остаток жизни, любя ее и позволив ей любить себя. По вечерам, ложась спать, он едва не пускал слюну от умиления, представляя себе, как Марис на берегу бросает палку золотистому ретриверу, не забывая одним глазом присматривать за двумя румяными малышами, строящими из песка замок. Картина была один к одному рекламный ролик цветной фотопленки «Кодак», но Паркера это не смущало.
Во всяком случае, он черпал в ней своеобразное утешение, если только несбыточная мечта способна утешить.
Еще чаще — пожалуй, даже слишком часто, чтобы он мог обрести подобие спокойствия, — ему вспоминались картины их близости, но запретить себе думать об этом Паркер был не в состоянии. Боже, как приятно было держать ее в объятиях, покрывать кожу поцелуями, прикасаться пальцами к… Но самыми сладостными были ощущения, когда он прижимал ее к себе. Просто прижимал и лежал, не шевелясь, слушая, как бьется ее сердце, и чувствуя ее теплое дыхание на своей щеке. Лишь в эти мгновения Паркер забывал о том, что у них впереди только одна ночь и что утром он должен будет смертельно ее оскорбить.
Иными словами, в его плане Марис была единственным слабым звеном, из-за которого он мог передумать или по крайней мере привести его к иному финалу.
Но Паркер не мог так поступить — не мог, даже если бы захотел. Он мстил не только за себя, но и за Марию Катарину.
А Ной ее убил.
Несомненно, он разделался и с Дэниэлом Мадерли.
Паркер надеялся, что власти отнесутся к расследованию смерти старика с должным вниманием, так как от объяснений Ноя несло буквально за версту. То был… запах Ноя, который Паркер знал очень хорошо. Впрочем, он сомневался, что полиции удастся найти какие-нибудь улики. Ной, конечно, позаботился о том, чтобы не оставить никаких следов. Кто-кто, а уж он-то постарался бы, чтобы смерть старика выглядела как несчастный случай, а не как убийство! Что бы он ни сообщил властям, его объяснения были, несомненно, правдоподобны и внушали доверие. На этот счет Ной был большой мастер.