— Ваша змея, сэр, — произнес голос Симмонса.

Роланд Эттуотер полагал, что заслужил право провести остаток ночи в мире и спокойствии. Враждебные силы снаружи, чувствовал он, пустили в ход свой последний козырь. Но он продолжал сидеть на краю кровати в глубоком, хотя и в несколько сумбурном размышлении. Время от времени часы на конюшне отбивали четверти, но он не шелохнулся. А затем ему померещилось, что в тишину вторгается какой-то звук — легкая дробь, будто очень юный дятел пробовал свои силы перед тем, как вступить во взрослую жизнь. И только через несколько секунд он распознал истинную природу этой дроби. Кто-то легонько стучал в его дверь.

Бывают моменты, когда самый кроткий человек готов рвать и метать. Глаза Роланда Эттуотера, когда он широким шагом подошел к двери и распахнул ее, горели зловещим огнем. И его воинственность достигла такой точки, что огонь этот не угас, даже когда он узрел перед собой Роберту Уикхем, все еще в зеленом неглиже. Он смерил ее гневным взглядом.

— Я подумала, что мне лучше поговорить с тобой, не откладывая, — прошептала мисс Уикхем.

— Ах так? — сказал Роланд.

— Я хочу объяснить.

— Объяснить!

— Ну, — сказала мисс Уикхем, — возможно, по-твоему, ты в объяснениях не нуждаешься, но я чувствую, что просто обязана. Да-да. Видишь ли, дело вот в чем. Клод попросил меня выйти за него.

— И ты засунула ему в постель змею? Ну, разумеется. Вполне естественно!

— Ну-у… Видишь ли, он такой до ужаса безупречный, и элегантный, и полный достоинства, и… ты же сам его видел, так что понимаешь, о чем я. Он был слишком уж сокрушающ — вот я, собственно, о чем, — и мне показалось, что если бы я увидела его по-настоящему человечным, без этого его достоинства… хоть разочек, — то смогла бы… ну, ты понимаешь?

— И эксперимент, насколько я понимаю, увенчался успехом?

Мисс Уикхем зашевелила пальчиками в домашних туфельках.

— Это как посмотреть. Замуж я за него не выйду, если ты об этом.

— По моему мнению, — холодно заметил Роланд, — сэр Клод вел себя настолько — сказать ли, «по-человечески»? — что даже ты должна быть удовлетворена.

Мисс Уикхем засмеялась приятному воспоминанию.

— Да, он здорово взвился, верно? Но все равно я за него не пойду.

— Могу ли я спросить почему?

— Пижама! — отрезала мисс Уикхем. — Чуть я ее увидела, как сказала себе: «Для меня свадебные колокола не зазвонят! Нет уж! Я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы оптимистически взглянуть на мужчину, который носит лиловые пижамы». — На мгновение она погрузилась в девичьи мечты и снова заговорила уже на другую тему: — Боюсь, мама на тебя сердита, Роланд.

— Ты меня удивляешь!

— Ничего. Ты сможешь раздраконить ее следующий роман.

— Так и сделаю, — мрачно обещал Роланд, вспоминая, чего он натерпелся в кабинете от глав с первой по седьмую этого шедевра.

— А пока, по-моему, тебе лучше некоторое время с ней не встречаться. Знаешь, на мой взгляд, тебе следует уехать теперь же, не прощаясь. Есть очень удобный молочный поезд, который доставит тебя в Лондон в шесть сорок пять.

— Когда он отходит?

— В три пятнадцать.

— Отлично, — сказал Роланд.

Наступила пауза. Роберта Уикхем шагнула вперед.

— Роланд, — сказала она нежно, — ты просто прелесть, что не выдал меня. Я так, так тебе благодарна!

— Пустяки!

— Был бы жуткий скандал. Думаю, мама отобрала бы у меня машину.

— Какой ужас!

— Я очень хочу снова с тобой встретиться, Роланд, и поскорее. Я буду в Лондоне на следующей неделе. Ты не угостишь меня завтраком? А потом мы могли бы отправиться посидеть в Кенсингтонских садах или еще куда-нибудь, где безлюдно.

Роланд прожег ее взглядом.

— Я вам напишу, — сказал он.

Сэр Джозеф Морсби завтракал рано. Когда он бодрым пружинистым шагом вошел в столовую, стрелки часов показывали пять минут девятого. Чувство подсказывало ему, что за этой дверью его ждут почки с грудинкой. К его удивлению, кроме них он нашел за ней и своего племянника Роланда. Молодой человек нервно мерил шагами ковер. Вид у него был помятый, словно он не выспался, а белки глаз по краям порозовели.

— Роланд! — вскричал сэр Джозеф. — Боже великий! Что ты тут делаешь? Значит, ты все-таки не поехал в Скелдингс?

— Да нет, я туда съездил, — ответил Роланд странным глухим голосом.

— Ну, так…

— Дядя Джозеф, — сказал Роланд, — помните, о чем мы говорили тогда за обедом? Вы правда полагаете, что Люси согласится выйти за меня, если я сделаю ей предложение?

— А как же! Мой милый мальчик, она влюблена в тебя много лет.

— Она уже встала?

— Нет, она раньше десяти не завтракает.

— Я подожду.

Сэр Джозеф потряс его руку.

— Роланд, мой мальчик… — начал он.

Но Роланд был не в настроении выслушивать длинные речи.

— Дядя Джозеф, — сказал он, — вы не против, если я что-нибудь поклюю с вами?

— Мой милый мальчик, разумеется…

— В таком случае вы не попросите, чтобы поджарили еще яичницу с грудинкой? А в ожидании я начну с двух-трех почек.

В десять минут десятого сэр Джозеф по воле случая заглянул в утреннюю гостиную. Он полагал, что найдет ее пустой, однако тут же обнаружил, что глубокое кресло у окна занято его племянником Роландом. Он откинулся на спинку с видом человека, к которому судьба очень милостива. Возле него на полу сидела Люси, устремив на лицо молодого человека взор, исполненный обожания.

— Да-да, — говорила она. — Поразительно. А что было дальше, милый?

Сэр Джозеф незаметно удалился на цыпочках. Он бесшумно затворил дверь, как раз когда Роланд продолжил свой рассказ.

— Ну, — успел услышать сэр Джозеф, — видишь ли, шел дождь, и в тот момент, когда я подходил к углу Дьюк-стрит…

Жуткая радость мамаши

— А кроме того, — сказал мистер Муллинер, — была история с Дадли Финчем.

Он вопросительно поглядел на свой стакан, обнаружил, что он на три четверти полон, и без отлагательства вернулся к «Саге о Роберте, дочери его кузины».

— Я представляю вам Дадли Финча, — сказал мистер Муллинер, — в тот момент, когда он сидит в вестибюле отеля «Кларидж» и вперяет в циферблат часов стекленеющий взгляд человека на пороге голодной смерти. Стрелки показывают пять минут третьего, а Роберта Уикхем обещала приступить к завтраку с ним точно в половине второго. Он испустил жалобный вздох, и им начало овладевать ощущение горькой досады. Как ни кощунственно было чувствовать, что у этой ангелоподобной девушки могут оказаться недостатки, невозможно отрицать, сказал он себе, что эта ее манера заставлять человека изнывать в ожидании законного приема пищи очень даже смахивает на изъян характера, в остальном абсолютно безупречного. Он встал со стула и, дотащив изнуренное недоеданием тело до двери, пошатываясь, вышел на Брук-стрит, где остановился, глядя направо и налево, как теннисоновская героиня, высматривавшая Ланселота — но Ланселота женского пола.