Book.

Франсуа говорит, что с дю Малюре особенно трудно поддерживать деловые отношения. Я уже не помню, что именно они с хозяином должны были обсуждать в тот день, но оба вышли осмотреть сгоревшую крышу риги. Остальные члены семьи, прислуга, друзья и соседи, которые пришли помочь молоть зерно, медленно поглощали еду. По обычаю, мужчины не снимали головных уборов. Колетт присела на плиту огромного резного камина, а я устроился за большим столом. Среди собравшихся я увидел нескольких знакомых, но заметил и неизвестные мне лица, хотя, может, они только казались таковыми, а на самом деле просто состарились, как и я сам, состарились настолько, что казались мне чужими. Среди них были и бывшие арендаторы Мулен-Неф, которые покинули ферму после смерти Жана. Я поинтересовался, как поживает старушка мать, его кормилица. Мне сказали, что она умерла. В этой семье было десять или двенадцать детей, точно не знаю; я заметил и паренька, который пришел сообщить Брижит о несчастном случае. Ему было шестнадцать или семнадцать лет, и он пил наравне с мужчинами, хотя, скорее всего, впервые. Казалось, он уже сильно опьянел: у него были красные, воспаленные глаза, его щеки горели. Со странной настойчивостью он не сводил глаз с Колетт и вдруг обратился к ней через весь стол:

— Так что же, вы больше там не живете?

— Нет, — ответила Колетт, — я вернулась под родительский кров.

Он раскрыл рот, как будто хотел еще что-то сказать, но в этот момент вошел Франсуа, и он замолчал. Юноша наполнил еще один большой стакан.

— Надеюсь, вы не откажетесь с нами выпить? — пригласил Франсуа хозяин Малюре, делая знак жене, чтобы она достала еще бутылки.

Франсуа согласился.

— А вы, мадам? — спросил он у Колетт.

Колетт поднялась со своего места и пересела поближе к нам, зная, что крайне невежливо отказываться от предложенного бокала, особенно во время сельскохозяйственного праздника. Мужчины, вставшие до рассвета и только что проглотившие великанский обед, были все уже изрядно пьяны; ими овладел тяжелый и мрачный крестьянский хмель. Женщины суетились у печки. Начали подтрунивать над юношей, моим соседом. Он отвечал с какой-то необузданной дерзостью, так что всем становилось смешно. Понятно было, что он перепил, нарывался на ссору и был в том состоянии опьянения, когда человек начинает нести полную чушь. Духота в помещении, дым трубок, запах стоящих на столе пирогов, жужжание пчел вокруг ваз с фруктами, громкий смех крестьян создавали ощущение нереальности и сновидений, одурманивая легко пьянеющего человека. Он продолжал не отрываясь смотреть на Колетт.

— А ты не скучаешь по Мулен-Неф? — рассеянно спросил его Франсуа.

— Ей-богу, совсем не скучаю. Нам здесь гораздо лучше.

— Какая неблагодарность, — сказала Колетт, улыбаясь с чувством неловкости. — Так ты забыл вкусные тартинки, которыми я тебя угощала?

— Да как я могу забыть?

— Ну, если так, то ладно.

— Как я могу забыть? — повторил парень.

Сжимая своей огромной рукой вилку, он очень пристально смотрел на Колетт.

— Я все помню, — вдруг сказал он. — Есть люди, которые позабыли, но я-то все помню.

По воле случая, когда он произносил эти слова, в зале внезапно воцарилась тишина, так что они прозвучали громко и внушительно. Внезапно побледнев, Колетт хранила молчание. Но ее отец с удивлением спросил:

— Что ты этим хочешь сказать, мальчик?

— Я хочу сказать, хочу сказать, что, если здесь кто-нибудь и забыл, как погиб господин Жан, я-то хорошо помню.

— Никто об этом не забыл, — сказал я и сделал знак Колетт, чтобы она вышла из-за стола, но она не сдвинулась с места.

Франсуа овладели какие-то сомнения, но поскольку он и не подозревал о том, что случилось на самом деле, то, вместо того чтобы заставить парня замолчать, он наклонился к нему и начал с беспокойством расспрашивать:

— Так ты заметил что-то той ночью? Ну говори же, прошу тебя. Это очень важно.

— Не обращайте внимания. Вы же видите, он пьян, — сказал хозяин Малюре.

«Черт возьми, — подумал я, — они знают, все знают». Но если этот слабоумный ничего не расскажет, они никогда и не намекнут ни на что! Наши крестьяне не болтливы и страх как боятся оказаться замешанными в какую-нибудь историю, которая лично их не касается. Но они точно знают: все в смущении опускают глаза.

— Хватит, веди себя прилично! — грубо сказал Малюре. — Ты выпил лишнего. Мы отправляемся работать.

Но Франсуа, чрезвычайно взволнованный, схватил мальчика за рукав.

— Послушай, не уходи. Ты знаешь что-то, чего мы не знаем, я уверен. Я часто думал, что в этой смерти было что-то неестественное: ведь в воду по неосмотрительности не падают, переходя по знакомому с детства мостику, на котором нога знает каждую доску. Но, с другой стороны, господин Жан получил в тот день в Невере крупную сумму денег. На нем не нашли бумажника. Предположили, что бумажник выскользнул из кармана при падении и поток умчал его. Но, возможно, его просто-напросто ограбили, ограбили и убили. Послушай, если ты что-то знаешь, чего мы не знаем, твой долг рассказать об этом. Не так ли, Колетт? — добавил он, поворачиваясь к дочери.

Ей не хватило сил ответить утвердительно, и она ограничилась лишь кивком.

— Бедная моя, все это так тягостно для тебя! Ну, иди, оставь меня один на один с мальчишкой.

Она отрицательно покачала головой. Стояло гробовое молчание. Парень как будто сразу протрезвел. Было заметно, что он дрожит, отвечая на настойчивые расспросы Франсуа.

— Ну да, я видел, как кто-то столкнул его в воду. Я рассказал бабушке, но она запретила мне об этом говорить.

— Но послушай, если это было преступление, то надо заявить, наказать виновного!.. Эти люди непостижимы, — тихо обратился ко мне Франсуа. — Перед их носом убьют человека, а они будут молчать, чтобы «не влипнуть в историю». Они видели, что случилось с беднягой Жаном, и за два года они ни слова не проронили. Колетт! Скажи ему, что он не имеет права ничего утаивать. Видишь, парень, вдова господина Жана приказывает тебе говорить.

— Это так, мадам? — спросил он, поднимая на нее глаза.

Она выдохнула «да» и закрыла лицо руками. Женщины оставили посуду и вышли из кухни. Они слушали, сложив руки на животе.

— Ну, значит, — начал парень, — сперва надо вам сказать, что в тот вечер отец меня наказал из-за коровы, которую я не вычистил как следует. Он меня побил и без ужина выгнал на улицу. Ну а я так разозлился, что совсем не хотел возвращаться домой. Меня зря звали перед сном, я притворился, что не слышу. Отец сказал: «Если он решил поупрямиться, то пусть проведет ночь на улице, это его образумит». В тот момент я уже очень хотел вернуться, но не желал, чтобы надо мной смеялись. Тогда я потихоньку взял на кухне хлеба и сыра и спрятался у речки. Знаете, мадам Дорен, под ивами у самой воды, куда вы иногда летом приходили с книгой. Сидя там, я услышал шум машины господина Жана. Я сказал себе: «Смотри-ка, он возвращается раньше, чем ожидалось». Как вы помните, его ждали на следующий день. Но он оставил машину на лугу. И долго стоял рядом с машиной, так долго, что мне стало страшно, сам не знаю почему. Была странная ночь, дул ветер, деревья раскачивались. Я думаю, он оставался рядом с машиной, потому что я его не видел. Чтобы попасть на мельницу, надо пройти по мостику, как раз передо мной. Казалось, он прятался или поджидал кого-то. Это длилось так долго, что я задремал. Меня разбудил шум, доносившийся с мостика. Там дрались двое мужчин. Все произошло так быстро, что я даже не успел убежать. Один мужчина столкнул другого в воду и скрылся. Я услышал, как господин Жан, падая, закричал. Я узнал его по голосу, он кричал: «Ах, боже мой!», а потом послышался всплеск. И тогда я помчался домой и разбудил всех, чтобы рассказать о происшедшем. Бабушка сказала: «Что касается тебя, то лучше молчи — ты ничего не видел, ничего не слышал, понятно?» Минут через пять прибежали вы, мадам, зовя на помощь, говоря, что ваш муж утонул и что надо помочь найти его тело. Тогда отец спустился к мельнице; бабушка, которая выкормила господина Жана, сказала: «Я пойду за простыней, чтобы своими собственными руками завернуть его в саван, бедного, несчастного мальчика». А мать послала меня в Кудрэ сообщить, что хозяин погиб! Вот и все. Вот и все, что я знаю.