Дарио никогда не нравилась Элинор. Странно, что теперь наряду с деловым интересом он испытывал к ней другой, более интимный. Мозг туманила лихорадка похоти, все женщины возбуждали его, на каждой он хотел испробовать свою власть.
Элинор сразу пригласила его войти. Она любила фиолетовый цвет, считала, что он красиво оттеняет ее медные волосы, и теперь была в длинном фиолетовом пеньюаре, на лбу вились мелкие кудряшки по моде 1900 года, возвратившейся в 1936-м. Она исхудала. И постарела за эти тринадцать лет. Наглости в ней поубавилось, уверенность в себе возросла. Смеялась она редко, но улыбалась в точности как прежде, кривя тонкие губы и приоткрывая острые крупноватые резцы.
— Дорогой доктор, я пригласила вас, чтобы посоветоваться насчет Филиппа, — начала она, беря его за руку. — Он вернулся из Швейцарии в угнетенном состоянии. Меня бесконечно огорчает произошедшая между вами размолвка.
— Мне трудно назвать размолвкой разрыв, — улыбаясь, отвечал Дарио, — слово «разрыв» точней обозначает произошедшее. В один прекрасный день господин Вардес прекратил у меня лечиться. Он не пришел на следующий сеанс. Я ждал его неделю, но он исчез.
— Вы же знаете, до чего капризен наш несчастный Филипп!
Дарио хоть и сетовал на неизбежное лицемерие Элинор, однако беседовал с немалым удовольствием. Ощущал радость игрока, вступившего в бой с опытным партнером, который знает все правила игры: истинные намерения приоткрывались постепенно, с большой осторожностью, то всплывали на поверхность, то вновь уходили в глубину. Такие игры любили на Востоке: искусно терпеливо вели нескончаемый торг обиняками и намеками.
— В самом деле, несчастный. Кстати, как его самочувствие, мадам?
— Если говорить откровенно, оно меня беспокоит.
— Приступы страха возобновились?
— И к сожалению, не проходят.
— Когда он лечился у меня, его состояние существенно улучшилось.
— Доктор, я ничего не смыслю в медицине, я профан, невежда, всего-навсего слабая женщина. Уверяю, я глубоко вами восхищаюсь. И не берусь судить о вашем методе. Я даже вряд ли пойму замечательную теорию, созданную вами. Думаю, ваши коллеги совершенно напрасно ее так сурово критикуют. Не хочу вас учить и воздаю вам должное. Тринадцать лет назад, когда вы только начинали, я не сомневалась, что открыла истинного пророка. Недавно говорила с Флоранс де Лейд и Барбарой Грин, они просто бредят вами… Но вернемся к проблемам моего мужа, я хотела бы узнать, не считаете ли вы, что отдых, самый обыкновенный физический отдых, поможет ему не меньше, чем психологическое воздействие, которое вы называете сублимацией «эго»? Вы ведь никогда не запрещали Филиппу играть, пить, встречаться с женщинами.
Дарио прикрыл глаза.
— Разгул, азартные игры — проявления душевной болезни, сродни гнойникам и фурункулам. Человеку несведущему моя метода покажется парадоксальной, даже безнравственной. Но о ней можно судить лишь по результатам, которые наступают после того, как весь курс тщательно проведен от начала и до конца. Как вел себя Филипп? Вы знаете это не хуже меня. Он выполнял мои требования без большой охоты всего-навсего несколько недель, а для того чтобы искоренить болезнь, потребовался бы не один год последовательной постоянной работы. Таково мое непременное условие. А что было у нас? Больной внезапно появлялся, умолял об исцелении, просил избавить от навязчивых идей и кошмаров, а через три-четыре недели — он ни разу не лечился дольше — исчезал чуть ли не на год, под предлогом неотложных дел или вашего недовольства. Простого непослушания достаточно, чтобы свести на нет плоды его недолгих усилий и моих трудов. Согласно моей теории, пациент должен довериться врачу, отдать больную душу в его руки. Повторяю, ему помогло бы только длительное непрерывное лечение.
— Доктор, речь больше не идет о вашем обычном лечении, свободном, безо всякого принуждения.
Дарио склонил голову. С годами его нервное лицо приобрело выражение безжизненного спокойствия и стало похоже на маску. Даже губы не дрогнули. Он оперся на локти, положив подбородок на переплетенные пальцы. Глаза оставались прикрытыми. Элинор говорила тихим ровным голосом, но мелкие бисеринки пота на висках выдавали волнение.
— Доктор, вы знаете, что Филипп облечен немалой властью. В двадцатом году делом еще мог руководить такой человек — гениальный и сумасшедший. Но сейчас тридцать шестой! В годы процветания даже скандальная реклама идет на пользу бизнесу. Однако теперь, когда наступил кризис… На протяжении многих лет Филипп не привлекал к себе внимания. Если он примется за прежние выходки, фирма обречена. Врач тот же духовник, я вам полностью доверяю и должна сказать, что наша деловая репутация сильно подорвана. Только неустанным трудом можно восстановить ее. Филипп на это не способен.
— Ваши деловые качества восхищают меня, мадам.
— Если муж болен, жена по мере сил должна его заменить.
— Вы сильная женщина, Элинор.
— Вы так думаете, Дарио? Женщина всегда нуждается в поддержке, стремится быть ведомой. Не моя вина, что Филипп… Но речь сейчас не об этом, доктор. Я рассказываю вам без утайки, как обстоят дела нашего предприятия. Мой бедный муж больше не может руководить им. Если он смирится и полностью уйдет отдел, фирму еще можно будет спасти. Но официально он ее глава. Происходит следующее: в какой-то момент он исчезает, уезжает в Швейцарию или еще куда-нибудь и все бросает. Потом, в один прекрасный день, возвращается и разрушает все сделанное без него. Можете ли вы в процессе лечения убедить его, что дела ему противопоказаны?
— Вряд ли.
— Можете ли убедить его, чтобы он по доброй воле удалился от дел на долгий срок?
— На долгий срок, быть может. Но не навсегда!
— Доктор, а вы не думаете, что в некоторых случаях долг диктует жесткие решения?
Дарио откинулся назад и уперся головой в спинку кресла. Едва заметная усталая улыбка тронула губы и исчезла, словно блик на воде. Лицо вновь стало непроницаемо спокойным.
— Вы взвесили каждое слово, Элинор? Вы понимаете, о чем просите?
— Филипп — сумасшедший.
— Во всяком случае, вы можете сделать вид, что действительно в это верите.
— С вашей помощью, доктор.
— В таком случае Филипп должен оставаться под моим наблюдением.
Она слегка побледнела и кивнула.
— К сожалению, — вздохнул Дарио, — у меня нет своей лечебницы для душевнобольных.
— У вас есть «Каравелла».
Она усмехнулась.
— Я знаю, что вы купили «Каравеллу». Никогда не забуду, как я в первый раз вошла туда. Вардес был мертвецки пьян. В ту же ночь его жена уехала. Никогда не видела, чтобы женщина переживала катастрофу с таким достоинством. «Каравелла» больше всего подходит Сильви Вардес, а не мне или вам, мой милый. Когда я узнала, что вы купили особняк, то подумала: «Никто не знает доктора Асфара по-настоящему». Вы сентиментальны, друг мой. И по-прежнему навещаете мадам Вардес?