Еще только начинало светать, было часа четыре, может, пять, когда меня разбудили резкие и громкие звонки. Я испугался. Долго не мог заставить себя проснуться, потом наконец открыл глаза и на ощупь отыскал телефон.
— Не бросай трубку, — в ее голосе смешались мольба и злость. — Мне нужно поговорить с тобой, Рикардо.
Но я бросил трубку, хотя, конечно, заснуть больше не смог. Я страшно расстроился, чувствовал себя отвратительно и лежал в постели, пока не увидел сквозь окно в потолке рассветное парижское небо мышиного цвета. Зачем она так настойчиво звонит мне через определенные промежутки времени? По всей видимости, в ее бурной жизни я представляю островок хоть какой-то стабильности — верный влюбленный идиот, который всегда где-то существует, всегда ждет звонка и готов снова и снова убеждать свою госпожу, что она по-прежнему такая, какой на самом деле, безусловно, уже перестает быть и какой вскорости быть окончательно перестанет. Что она по-прежнему молодая, красивая, любимая, желанная. А может, ей что-то от меня понадобилось? Скорее всего. Допустим, в ее жизни вдруг образовалось пустое местечко — и несмышленыш охотно его займет. Она думает только о себе и поэтому без колебаний кинулась отыскивать меня, будучи уверенной, что нет на свете такой боли, такого унижения, которые она не способна вытравить из моей памяти за пару минут разговора — силой своей власти над моими чувствами. Я достаточно хорошо знал ее, чтобы понять: она не успокоится и будет добиваться своего, то есть звонить раз в несколько месяцев или даже лет. Что ж, на сей раз ты просчиталась. Разговора не состоится, перуаночка.
Значит, это был уже четвертый звонок. Откуда? Я спросил у Элены, но она, к моему изумлению, заявила, что не вела никаких разговоров по моему телефону, пока я находился в Брюсселе.
— Наверное, трубку снял Симон. Он тебе ничего не говорил?
— Он в твою квартиру практически не заходил, потому что возвращается из института, когда Илаль ужинает.
— Но тогда выходит, что Илаль разговаривал со скверной девчонкой?
Элена слегка побледнела.
— Только ничего у него не спрашивай, — велела она, сразу понизив голос. И тут лицо у нее стало белым как бумага. — Даже не упоминай про звонок и запись на дощечке.
— Неужели Илаль и вправду говорил с Курико? Получается, что, когда родителей нет рядом и они не могут ни видеть, ни слышать его, он нарушает молчание?
— Давай не будем больше думать об этом, не будем обсуждать это, — повторила Элена, делая над собой усилие, чтобы голос ее звучал нормально. — Пусть чему суждено, то и случится. Поговорим-ка о чем-нибудь другом, Рикардо. Что это за скверная девчонка? Кто она? Лучше расскажи мне про нее.
Поужинав, мы пили кофе у них дома и старались говорить потише, чтобы не мешать Симону, который сидел в соседней комнате, служившей ему кабинетом, и готовил доклад для завтрашнего семинара. Илаль уже давно отправился спать.
— Старая история, — ответил я. — Мне никогда и никому не случалось ее рассказывать. Знаешь, а вот тебе, Элена, пожалуй, расскажу. Чтобы отвлечь тебя от мыслей о том, как они с Илалем на самом деле общались.
И я рассказал. Все от начала до конца. О том, как в моем далеком детстве две девочки, Люси и Лили, появились в Мирафлоресе, выдавая себя за чилиек, и переполошили наш тихий и спокойный мирок. А завершил описанием последней ночи в Токио — самой прекрасной ночи любви, какую мне довелось испытать в жизни и которую прервало жуткое видение — господин Фукуда сидит в темном углу спальни, наблюдает за нами сквозь черные очки, запустив руки в ширинку. Не помню, как долго я говорил. Не знаю, в какой момент появился Симон, сел рядом с Эленой и, не проронив ни слова, стал внимательно слушать. Не знаю, когда именно у меня из глаз потекли слезы и я, устыдившись столь откровенного проявления чувств, умолк. И долго не мог успокоиться. Пока я бормотал какие-то извинения, Симон встал и сходил за бутылкой вина.
— Ничего другого у меня нет, только вино, к тому же очень дешевое божоле, — стал оправдываться он, хлопнув меня по плечу. — Хотя в случаях, подобных нынешнему, требуется напиток поблагороднее.
— Именно! Виски, водка, ром или коньяк! — отозвалась Элена. — Это не дом, а какое-то недоразумение! У нас никогда не бывает того, что должно быть в любом порядочном доме. Мы никудышные хозяева, Рикардо.
— Прости, Симон, я погубил твой завтрашний доклад.
— Это куда интереснее моего доклада, — возразил он. — Кроме того, прозвище «пай-мальчик» ужасно тебе подходит. Не в уничижительном смысле, а в буквальном, прямом. Ты именно пай-мальчик, пусть оно тебе и не по душе, mon vieux. [92]
— Знаешь, а ведь это прекраснейшая история про любовь! — воскликнула Элена, глядя на меня в изумлении. — Потому что на самом деле это именно история про любовь. Чудесная! А вот этот унылый бельгиец никогда меня так не любил. Ей просто здорово повезло.
— Хотел бы я познакомиться с твоей Матой Хари, — заметил Симон.
— Только через мой труп, — грозно повернулась к нему Элена и дернула мужа за бороду. — У тебя есть ее фотографии, Рикардо? Покажешь?
— Нет ни одной. Насколько помню, мы ни разу не снимались вместе.
— Прошу тебя, в следующий раз поговори с ней, — взмолилась Элена. — Эта история не может так закончиться. А то получается, что телефон все звонит и звонит — совсем как в худшем из фильмов Хичкока.
— Кроме того, — понизил голос Симон, — надо все-таки спросить у нее, вправду ли Илаль разговаривал с ней.
— Мне ужасно стыдно, что я закатил перед вами истерику, — опять начал я извиняться. — Слезы и так далее…
— Ты, разумеется, ничего не заметил, но ведь и Элена тоже пролила несколько громадных слезинок, — сказал Симон. — Да я и сам бы к вам присоединился, не будь я бельгийцем. Мои еврейские предки меня бы за это не осудили. Но победил во мне все-таки валлонец. Ни один бельгиец никогда не заразится южноамериканской экзальтированностью. Тропические страсти не для нас.
— За скверную девчонку, за эту фантастическую женщину! — подняла рюмку Элена. — Господи, какая же скучная жизнь выпала мне надолго!
Мы выпили целую бутылку вина. Шутки и смех помогли мне немного успокоиться. В последующие дни и недели мои друзья Гравоски ни разу не обмолвились о том, что я им рассказал. Не хотели меня смущать. Между тем я и на самом деле решил непременно ответить, если перуаночка снова позвонит. Пусть хотя бы подтвердит, что в прошлый раз она разговаривала с Илалем. Только ради этого? Нет, не только. С тех пор как я рассказал Элене про свою любовь, вся эта история словно очистилась от груза злобы, ревности, унижений и обид, и я начал нетерпеливо ждать нового звонка, боясь, как бы она не оскорбилась и не отказалась от дальнейших попыток связаться со мной. А еще я чувствовал себя виноватым, но старался оправдаться перед самим собой, твердя, что к старому возврата нет. Буду разговаривать с ней как просто знакомый, и моя холодность станет лучшим доказательством того, что я и вправду избавился от пагубной зависимости.