– Побили же солдат в Уауа. А теперь, говорят, в Канудос идут новые. Конечно, я не хочу, чтобы Руфино убили или засадили. В тюрьме он сразу помрет. Ему надо бегать все время, ему на месте не сидится. Еще мать говорила: «У тебя пляска святого Витта».
– Пляска святого Витта… – повторяет за ней Галль.
– Кто заболеет, ну ни минуты не может спокойно посидеть, – объясняет Журема. – Знаете, они, когда идут, прямо пляшут.
Собака снова злобно взлаивает. Журема открывает двери и выталкивает ее наружу. Слышится лай и перезвон колокольцев. Галль мрачно наблюдает за Журемой, которая ворошит угли веткой. Вьется, закручивается спиралью дым.
– А потом Канудос – это имение барона, а мы от него ничего, кроме добра, не видали. Если б не он, не было бы у нас ни дома, ни земли, ни овец. А вы ведь стоите за мятежников, хотите им помочь – затем и в Канудос собрались. Как вы думаете, приятно будет барону узнать, что Руфино якшается с теми, кто захватил его фазенду?
– Да уж, приятного тут мало, – не без ехидства ворчит Галль.
Овцы громче звенят колокольцами. Обеспокоенный Галль встает, двумя шагами пересекает двор, смотрит наружу: в белесом рассветном тумане уже проглядывают очертания деревьев, кактусов, валунов. Вон стоит телега, и брезент, которым прикрыта кладь, такой же бурый, как эта равнина. Рядом привязан мул.
– А вы верите, что Наставника послал господь? – спрашивает Журема. – И предсказаниям его верите? Ведь он толкует о том, что сертаны станут морем, а море-сертаном, что воды Вассы-Баррис потекут молоком, берега превратятся в маисовую лепешку и вовеки не будет голода.
Ни в голосе ее, ни в глазах нет насмешки или издевки, и Галль снова, еще пристальней, глядит на нее, пытаясь понять, как же она-то относится к этим пророчествам. Но удлиненное лицо, туго обтянутое гладкой кожей, безмятежно, спокойно и непроницаемо, точно у китаянки или индианки, – вот так смотрел на Галля и тот человек со шрамом, с которым они беседовали в кожевенной мастерской: невозможно было понять, о чем думал неразговорчивый посланец Наставника.
– Видишь ли, когда люди умирают с голоду, инстинкт может подавить здравый смысл… – бормочет Галль, допив до дна. – Они готовы поверить в любой вздор, чушь, бред. Суть не в этом, а в том, что они делают. Делают же они многое: упразднили собственность, брак, сословия, сбросили гнет церкви и государства, разбили правительственные войска. Они отвергают деньги, мундир, сутану…
Но лицо Журемы по-прежнему как каменное, и в темных, чуть раскосых глазах нет ни любопытства, ни интереса, ни тепла. Влажные ее губы чуть-чуть поджаты.
– Сами того не зная, они начали оттуда, где остановились мы, – продолжает Галль, спрашивая себя, понимает ли Журема хоть слово из его речей. – Они поднялись на борьбу, они возродили Идею-и потому я здесь. Я хочу помочь им.
Он переводит дух, словно долго кричал, надрывался. Вот теперь стало ясно, до чего же вымотали его две бессонные ночи, а известие о том, что Руфино нет в Кеймадасе, просто подкосило. Закрыть бы глаза, лечь, вытянуться-хоть под телегу забраться, поспать несколько часов. А может быть, остаться в гамаке? Но как отнесется к этому Журема? Вдруг возмутится?
– А вы знаете, что за человек приезжал из Канудоса? Ну, тот, с кем вы говорили? Меченый! – Но на Галля это имя не производит должного впечатления, и Журема с оттенком растерянности добавляет:-Злодей из злодеев, гроза всех сертанов. Душегуб, грабитель. Не приведи господь с ним повстречаться: он отрезал людям носы и уши.
За воротами снова брякают колокольцы, и одновременно раздается яростный лай, ржет мул. Галль вспоминает посланца Наставника, чудовищный шрам на его лице, его странное спокойствие, его безразличие. Может быть, следовало рассказать ему об оружии? Нет, он поступил правильно: показать карабины тогда было нельзя, Меченый заподозрил бы неладное, все предприятие могло сорваться. Собака заходится лаем, Галль видит, как Журема, схватив палку, которой мешала угли, бежит к воротам, и продолжает рассеянно раздумывать о том, что, знай он раньше, кто перед ним, у них вышел бы совсем другой разговор, а Журема тем временем пытается отодвинуть тяжелый засов, и вдруг что-то неуловимое-шорох, инстинкт, шестое чувство-предсказывает ему ход дальнейших событий. И когда ворота распахиваются так резко, что сбитая с ног Журема летит на землю, а на пороге появляется силуэт человека с карабином, Галль уже держит в руке свой револьвер и целится в этого человека. Грохот выстрела будит кур на насесте, они мечутся вокруг Журемы, а та, целая и невредимая, сидит на земле и истошно вопит. Стрелявший, увидев перед собой женщину, медлит несколько секунд, отыскивая взглядом Галля, потом вскидывает карабин, но шотландец успевает выстрелить первым, и незнакомец, выронив оружие, хрипит и пятится. Журема испускает новый вопль. Галль, стряхнув с себя оцепенение, бросается поднимать карабин. Он нагибается и вдруг видит в щель раненого, который корчится на земле и стонет, видит еще одного человека, который спешит к нему с поднятым карабином и что-то кричит, и третьего-тот торопливо запрягает лошадь в телегу с оружием. Почти не целясь, Галль стреляет. Бегущий вдруг спотыкается, падает, катится по земле, глухо рыча, и Галль стреляет еще раз, успев подумать: «Осталось два патрона». Он видит, что Журема захлопывает ворота, задвигает щеколду, а потом убегает в дом. Он поднимается на ноги, пытаясь вспомнить, когда упал. Он мокр от пота, перемазан землей, зубы у него стучат, а пальцы до боли сжимают рукоятку револьвера. Галль видит сквозь колья ограды, что повозка уже исчезла вдали-только пыль столбом, – собака неистово лает на двоих раненых, которые пытаются ползти к корралю. Галль прицеливается и дважды нажимает на спуск, выпустив по ним последние пули. Ему кажется, что лай и звон бубенцов прорезает чей-то крик. Нет, он не промахнулся: оба замерли на полдороге от дома до корраля. Журема продолжает визжать, переполошенные куры бестолково носятся по двору, кудахчут, натыкаются на забор, бьют крыльями по ногам Галля. Он расшвыривает их и снова приникает к щели, оглядывая местность слева направо. Если бы не два трупа, лежащие один на другом, можно было бы подумать, что все это ему померещилось. Тяжело дыша, пиная лезущих под ноги кур, Галль подходит к воротам, видит пустынную равнину, замершие в неестественных позах тела убитых. Он думает: «Оружие украли». Он думает: «Дешево отделался», Он жадно глотает воздух, глаза его широко открыты. Он отодвигает засов, открывает ворота. Никого. Ничего.
Чуть пригибаясь, он бежит туда, где стояла телега, и в уши ему лезет звон колокольцев: овцы вертятся на одном месте, напирают на стены. Галль ощущает сосущую пустоту под ложечкой, боль в затылке: облако пыли быстро удаляется к горизонту, по направлению к Риашо-да-Онсе. Он глубоко вздыхает, приглаживает рыжеватую бороду: зубы все еще постукивают друг об друга. Привязанный к дереву мул радостно ржет. Галль медленно возвращается, останавливается перед теми, в кого стрелял: оба мертвы. Он смотрит в незнакомые, коричневые от загара, искаженные предсмертной судорогой лица и с внезапной яростью пинает ногами трупы, цедит сквозь зубы ругательства. Его гнев передается собаке-с лаем она пытается укусить обутую в сандалию ногу мертвеца. Галль приходит в себя, шаркающей походкой, еле передвигая ноги, возвращается за ограду. Куры по-прежнему мечутся по двору, лезут в лицо, так что приходится закрыться локтем. Растрепанная, дрожащая, в рваном платье стоит посреди двора Журема – рот ее полуоткрыт, глаза полны слез. Он непонимающе оглядывается по сторонам и, увидев Галля, бросается к нему, приникает к его груди, шепчет что то непонятное. Он застывает на месте, мысли его путаются. Он чувствует прижимающееся к нему тело, растерянно и боязливо смотрит на него, на трепещущую грудь. Он вдыхает запах этого тела, и его помраченный рассудок отмечает: «Это запах женщины». В висках стучит. С усилием он поднимает непослушную руку, обнимает Журему за плечи. Он роняет револьвер, который до этой минуты продолжал сжимать в руке, и неловко приглаживает ее растрепанные волосы. «Они хотели убить меня, – шепчет он ей в ухо. – Не бойся, они взяли, что им было надо, и ушли». Женщина успокаивается, затихает, перестает дрожать и всхлипывает, пальцы ее разжимаются. Но теперь уже Галль крепко держит ее за плечи, гладит ее по голове и удерживает ее, когда Журема пытается отстраниться. «Don't be afraid. They've gone. Тhеу…» [21] -шепчет он, часто моргая. На лице Галля появляется новое, непонятное, требовательное, напряженное выражение, с каждой минутой растет, усиливается смутное чувство, в котором он еще не отдает себе отчета. Губы его у самой шеи Журемы. Она резко делает шаг назад, одновременно запахивая разорванное на груди платье. Она пытается освободиться, но Галль не отпускает ее, снова и снова повторяя слова чужого, неведомого ей языка: «Don't be afraid, don't be afraid». Журема обеими руками толкает его в грудь, царапает его, выскальзывает, убегает. Но Галль бежит следом, догоняет ее, хватает за плечи и, споткнувшись о ларь, падает вместе с нею наземь. Журема отбивается, напрягает все силы, но молча-она не произносит ни звука. Слышно только бурное, захлебывающееся дыхание обоих, шум борьбы, кудахтанье кур, лай, перезвон колокольцев. Прорвав пелену свинцовых туч, восходит солнце.