— Il duce, [49] — произнес он. — Триест. Фьюме. Bella [50] Ницца.
Смущенные посетители опустили глаза и принялись за еду.
— Вероника тоже делала мне замечание, когда я громко говорил в ресторане, — сказал Брезач. — «Ты производишь столько шума, — заявила она однажды, — в тебе наверняка есть итальянская кровь».
— Что случилось с тобой в Италии? — Джек старался увести беседу подальше от Вероники. Но дело было не только в этом — его охватило любопытство. Выпитое бренди, вино, совместные поиски исчезнувшей девушки сблизили его с юношей, Джеку хотелось побольше узнать о Брезаче, словно парень был его долго отсутствовавшим младшим братом или выросшим вдалеке сыном.
— Что случилось со мной в Италии? — Брезач невесело засмеялся. — Niente. Ничего. Я писал сценарий. Пару дней поработал статистом в латах и шлеме на съемках картины о Нероне, две недели был мальчиком на побегушках в итальянском филиале голливудской компании, которая снимала ряд сцен в Венеции.
— Ты открыл для себя нечто новое?
— Да, я понял, что самое главное — это удача.
— Твой сценарий кто-нибудь читал? — спросил Джек.
— Да. Меня даже удостоили похвалы. — Брезач опять печально усмехнулся. — Мне сказали — он слишком хорош, чтобы обеспечить коммерческий успех.
— Покажи его мне, — попросил Джек.
— Зачем?
— Вдруг мне удастся помочь тебе.
— Я не возьму у вас денег, — заявил Брезач. — Не пойду на сделку с врагом.
— О черт. Во-первых, я тебе не враг. Во-вторых, я не собираюсь давать тебе деньги.
— Тогда зачем это вам?
— Возможно, я смогу заставить Делани прочитать рукопись. Если ему понравится, он, вероятно, возьмет тебя ассистентом, — ответил Джек. — Он почти закончил одну картину, но впереди еще монтаж, озвучивание, подбор музыкального сопровождения. Делани — большой мастер по этой части. Ты бы многому у него научился. Практически уже решено, что в ближайшее время он начнет снимать здесь следующий фильм.
Говоря это, Джек подумал, что от сотрудничества Делани с Брезачем режиссер получит больше, чем юноша. Максимализм Брезача, его наивная вера в значимость кинематографа могли воскресить в душе Делани нечто давно умершее.
— Делани… — Брезач скорчил гримасу.
— Не говори ничего лишнего, — произнес Джек. — Ты хочешь, чтобы я побеседовал с ним?
— Что вами движет, Джек? Чувство вины?
— Черт возьми! — вырвалось у Джека. — Сколько раз надо повторять, что я не считаю себя в чем-либо виновным перед тобой?
— Предупреждаю сразу: если воспользуюсь вашим предложением, — сухо сказал Брезач, — я не буду считать себя вашим должником.
— Я начинаю понимать, почему твой отец был в отчаянии, а мать обливалась слезами.
На лице Брезача неожиданно появилась задорная мальчишеская улыбка.
— Я начинаю действовать вам на нервы, — заметил он. — Прекрасно. В конце концов вы меня возненавидите. Мы движемся вперед.
Джек вздохнул.
— Поговорите с ним, Макс, — произнес он.
— Роберт, — сказал венгр, — нет такого закона, который обязывал бы тебя быть порой абсолютно несносным.
— Я хочу, чтобы между нами все было ясно и просто, — объяснил Брезач. — Не терплю недосказанность.
— Ладно, я поговорю о тебе с Делани, — сказал Джек. — За успех не ручаюсь. По-твоему, у тебя есть талант?
— Огромный, — серьезным тоном произнес Брезач.
Джек засмеялся.
— Опять этот проклятый смех! — закипел Брезач.
— Извини.
Джек не хотел оскорбить парня, смех вырвался непроизвольно. Это был добрый, ностальгический смех; Эндрюс увидел в Брезаче безграничную веру в себя, нескромность юноши, еще не испытавшего безжалостных ударов судьбы.
— На самом деле я засмеялся потому, что, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я точно так же ответил бы на подобный вопрос.
— Вы зарыли в землю свой талант, — сказал Брезач. — Почему?
— Будь вежлив, Роберт, — вмешался Макс. — Тебя никто не хочет обидеть.
— Почему? — повторил Брезач, не обращая внимания на Макса.
— Я напишу тебе длинное письмо, — сказал Джек.
— На что вы его променяли? На вашу работу в Париже? — Брезач рассмеялся. — НАТО — организация выживших из ума старцев, делающих вид, будто они способны спасти мир с помощью парадов, воинственных заявлений в прессе, и смущенно замолкающих, когда у дверей кабинета раздается грубый смех реальности. Что вы сделали, Джек, когда танки вошли в Будапешт? Где вы были, когда английский флот появился у входа в Суэцкий канал? Какой блестящий план разработали, когда десантники пытали алжирских феллахов? Выступили ли вы с гневным осуждением мистера Насера, который стравливает всех и вся? Я вас знаю. Я всех вас знаю… — разгневанно произнес Брезач. — Вы — мягкотелые, сладкоголосые, безмозглые интриганы, просиживающие свои штаны в надежде на то, что ваша болтовня на приемах заглушит грохот ядерных испытаний, тиканье мин, стоны раненых, истошные крики тех, кого убьют, пока вы пьете очередной мартини…
— Я делаю то, что в моих силах, — сказал Джек, не совсем веря в искренность своих слов; яростные нападки Брезача, прозвучавшие как эхо письма, присланного Стивеном, потрясли его. — Черт возьми, любое занятие лучше, чем участие в съемках тех идиотских фильмов, в которых я играл.
— Нет, — громко возразил Брезач. — Вы были хорошим актером. Честным. Вы не становились частью бездумно-оптимистичного заговора. Если вы не спасали других, то вы спасали хотя бы себя. С вами число спасенных душ на земле возрастало на единицу. Это не смешно. Вы излучали свет. А что теперь? Вы тратите жизнь на то, чтобы повергать мир в политический хаос и мрак милитаризации. Скажите честно, Джек: когда вам было двадцать два и вы снимались в первой картине, стали бы вы вести себя так, как сейчас ведете себя в Риме?
— Когда мне было двадцать два, я тоже спал с девушками, если ты это имеешь в виду.
— Вы прекрасно знаете — я о другом. Вы сейчас женаты, да?
— Тебе известно, что женат.
— Что вы говорите своей жене? — спросил Брезач. — Вы говорите, что любите ее?
— Довольно, — оборвал его Джек. — Вернись к политике.
— Ладно, — рассудительным, дружеским тоном продолжил Брезач. — Вы говорите, что любите ее. Но в ваших словах присутствует некая мысленная натяжка. Выразим ее численно. Десять процентов? Двадцать? Что скажете? Две недели вы проводите в Риме, потом служебная командировка в Лондон или Нью-Йорк, а Вероник везде полно, и у меня совсем нет уверенности в том, что вы ведете целомудренную жизнь в Париже…