Три славных, любивших его когда-то человека. Отец – добрый, благородный и трудолюбивый. Мама, которая всегда могла служить опорой. Брат Дейви, ушедший слишком молодым, для того чтобы успеть согрешить. Семья, семья…
Да, это была хорошая идея приехать из Нью-Йорка в дом своего детства, чтобы пообщаться с отцом, матерью и братом и своими глазами убедиться в том, что их скромные надгробия находятся в полном порядке – последняя дань уважения этим чистым и любимым душам.
На следующий день после концерта, на котором давали «Реквием» Моцарта, Деймон посмотрел текст Мессы. Память еще не отказывалась служить ему, а школьных запасов латыни хватило, чтобы прочитать и запомнить первую часть.
Он произнес ее вслух над родными могилами:
Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux preprtua luceat eis.
Те decet hymnus, Deus, in Sion, et tibi
reddetur volum in Jerusalem. Exaudi orationen meam, as te omnis caro
veniet
Он не стал повторять три первые строки Мессы и сразу прошептал две последние, мрачно звучащие фразы: «Kyrie eleison, Christe eleison»
Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было…
С чувством стыда за то, что взвалил заботу о своих близких на чужих людей, он вышел с кладбища, отыскал ближайший цветочный магазин, купил там несколько белых лилий и, вернувшись к могилам, положил ароматные хрупкие цветки у каждого надгробного камня. Покойтесь в мире, добрые души, подумал он, и вступитесь за меня…
И чтобы хорошо тебе было…
Проявлений эгоизма невозможно избежать даже в самых благочестивых поступках.
Бросив последний прощальный взгляд, он вышел с кладбища и медленно покатил на арендованном автомобиле по городу.
Погрузившись в прошлое, он решил навестить места, где провел счастливые детство и юность, – старик, обращающийся к родникам памяти, вспоминающий те времена, когда ему неведомы были заботы и не надо было ежедневно подсчитывать те свежие раны, которые наносит возраст. Он решил, что поедет к тому старому дому, где появился на свет и где прожил восемнадцать лет вплоть до поступления в колледж. С той поры он там больше не жил. Он пройдет мимо школы, где учился, вспомнит уроки латинского и стихи «Старый моряк», которые читал вслух учитель английского языка, вспомнит школьный бал, когда впервые танцевал с девочкой. Увидит то футбольное поле, где после занятий ясными осенними днями радостными воплями приветствовал школьную команду… «А может, заглянув в телефонную книгу, – думал Деймон, – я увижу, что в городе еще остались друзья, которых я так быстро забыл, хотя в те годы не сомневался в том, что наша дружба продлится всю жизнь».
Теперь вернемся к живым, подумал он. Или пока еще живым. Он вошел в мотель и, отложив завтрак, позвонил в «Холидей инн» в Берлингтон.
Голос Шейлы в трубке звучал печально: – Она примерно все в том же состоянии. Это хороший признак, говорит доктор. Ох уж эти доктора… – вздохнула Шейла. – Мы вручаем им свою судьбу, цепляемся за их слова и интерпретируем эти слова самым благоприятным для себя образом. Они в этом не виноваты, но здесь уж ничего не поделаешь. Расскажи лучше о себе. Ты-то как?
– Превосходно. – Оливер с тобой?
– Нет. Я вечером уехал в Форде-Джанкшн. Звоню из мотеля. Решил, что полезно оставить Нью-Йорк на пару дней.
– Форде-Джанкшн, – произнесла она почти осуждающе. – Неужели тебе мало неприятностей, которые ты пережил в последнее время?
– Я прекрасно провел утро, – сказал он. – Поверь. Это была великолепная идея.
– Надеюсь, – протянула Шейла с сомнением. – Послушай, – продолжала она, – я не могу бросить школу больше чем на пару дней. Поэтому оставайся там, где ты сейчас, или странствуй в других местах, если тебе это нравится. Только не возвращайся в Нью-Йорк до тех пор, пока я туда не приеду. Я вот что подумала. Пасхальные праздники начинаются через неделю. Мы могли бы вместе уехать в Олд-Лайм дней на десять и все это время не видеть ни одной живой души. Мы оба смогли бы немного отдохнуть, а если что-то случится с мамой, то Берлингтон от тех мест совсем недалеко. Как тебе нравится эта идея?
– Понимаешь… – Деймон начал что-то толковать о работе, но Шейла не дала ему закончить.
– Подумай об этом, – сказала она. – Сразу решать не обязательно. Позвони мне завтра утром, и мы еще раз все обсудим. Я обещала доктору, что к десяти буду в больнице. Пожалуйста… Пожалуйста, береги себя, дорогой. И оставь своих мертвых покоиться в мире.
Первым делом он проехал к дому, в котором родился и где прожил все годы до поступления в колледж. Он свернул на знакомую улицу и, доехав до старого дома Вайнштейнов, убавил скорость. Дом стоял в некотором отдалении от проезжей части улицы. Перед ним, как и перед другими домами, была разбита прекрасно ухоженная зеленая лужайка. Дом Вайнштейнов, как и другие на этой улице, обшитые вагонкой или гонтом, выглядел весьма скромно и старомодно. Единственным его украшением была уютная веранда с резным орнаментом в викторианском духе. С этим домом у Деймона были связаны особые воспоминания.
Одногодок Роджера Манфред Вайнштейн был его лучшим другом до того момента, когда, поступив в разные колледжи, они расстались. Манфред был одним из лучших спортсменов города, выступая на месте шортстопа в бейсбольной команде школы. С похожими на паклю волосами, курносый и круглолицый, он сохранил детскую розовощекость, несмотря на многие часы, проведенные под жарким солнцем. Манфред обладал глубоким, совершенно не соответствующим возрасту голосом, который перекрывал гомон зрителей в те моменты игры, когда он подбадривал питчера. Учился Манфред прилично и любил читать (в основном Дюма и Джека Лондона), но фанатично одержим был лишь одной идеей – повысить класс своей игры. Как и подобало лучшему другу, Деймон, никогда не слывший хорошим атлетом, многие часы после школы подавал Вайнштейну низкие мячи, которые тот ловко перехватывал. Тренировки продолжались до темноты, и к этому времени на опустевшем поле маячили лишь силуэты двух друзей. Все приятели Манфреда уверенно предсказывали, что он в конце концов будет играть в одной из главных бейсбольных лиг. Только сейчас Деймон осознал, что ни разу не встречал имени Вайнштейна в отчетах о матчах в Американской или Национальной лигах. Интересно, что у него пошло не так?
Вайнштейн поступил в Арнольд-колледж в Нью-Хейвене, где в основном готовили преподавателей физвоспитания, а Деймон, собираясь в качестве актера штурмовать Бродвей, поступил в колледж Карнеги, славившийся своей театральной школой. Во время каникул Манфред выступал за одну из команд промежуточной лиги, вербовавшей игроков из числа студентов, а Деймон работал в разъездных летних театрах.
Когда разразилась война, Манфред поступил в морскую пехоту, а Деймон завербовался на торговый флот, так как его семья уже испытывала серьезные финансовые трудности и заработок матроса помогал родителям удержаться на плаву. Вернувшись в Форде-Джанкшн на похороны отца, Деймон узнал, что Манфред был тяжело ранен на Окинаве и все еще находится в Военно-морском госпитале.