Арчер оглядел море лиц. Ему хотелось сказать многое другое, коснуться сложных и зачастую противоречивых проблем, но он не мог найти подходящих слов. Ему хотелось сказать, что верность, будь то верность человеку или идее, должна иметь какие-то пределы. Он хотел сказать, что озадачен происходящим вокруг и не верит тем, кому все ясно как дважды два. Он хотел сказать: «Будьте милосердны… милосердны к угрозам прошлого и ошибкам будущего». Он хотел предостеречь против Льюиса и его планов создания собственных черных списков, прежде всего потому, что план этот не мог сработать: люди в большинстве своем не фанатики и нацелены на выживание, а потому большинство актеров, сценаристов, режиссеров, музыкантов не согласятся на то, чтобы пожертвовать всем, в том числе и самими гильдиями, ради того, чтобы известные коммунисты смогли продолжить работу. И ему хотелось убедить сидящих в зале, чтобы они не поддавались на предложение Льюиса взять на вооружение самые отвратительные методы, которыми пользовались противники, потому что, какими бы благородными ни были мотивы, методы эти не становились менее отвратительными.
Но ничего этого Арчер говорить не стал. Он оглядел такие разные лица — лица людей, осуждающих его, одобряющих сказанное им, еще не принявших решения, ожидающих продолжения, и сказал следующее:
— Я начал с того, что у меня нет конкретного плана, что я блуждаю в темноте. Боюсь, я не смог чем-либо помочь вам, и теперь многим кажется, что я лишь отнял у вас время. Я думаю, что достаточно ясно изложил свою оценку сложившейся ситуации, но, увы, не знаю, как из нее выбраться. К сожалению, я вынужден повторить слова мистера Льюиса о том, что мне не понравилась ни одна из произнесенных здесь речей, включая его и, возможно, мою. Я надеюсь, что в ходе дискуссии будут произнесены лучшие речи и предложены лучшие планы, а я с вашего разрешения закончу и буду с нетерпением их ждать. Благодарю за внимание.
Арчер сел, уставший, недовольный своим выступлением, хотя проводили его на удивление теплыми аплодисментами. «Очень уж все прозвучало неубедительно, — думал он. — Переизбыток логики, недостаток энергии. Пятнадцать лет назад я бы произнес на заданную тему куда более зажигательную речь, эмоциональную, призывающую к действиям. Но пятнадцать лет назад никто и не заикался о необходимости подобных дебатов».
Сидевшая в первом ряду Френсис Матеруэлл встала и подняла руку. Вставали люди и в других частях зала, они также тянули руки, прося слова.
— Мистер председатель! — прозвенел голос Френсис. — Мистер председатель!
— Мисс Френсис Матеруэлл. — Бурк взмахом руки предложил ей пройти на сцену.
Легкой походкой она прошла к кафедре, красивая, стройная, молодая, желанная, со вкусом одетая, с яркой помадой на губах, с подведенными тушью большими глазами. Арчера она сознательно не удостоила и взглядом. Френсис встала у кафедры, положив на нее одну руку, а вторую уперев в бедро. Зал затих. Во взглядах женщин чувствовалась подозрительность, во взглядах мужчин — тревога. Никто не знал, чего от нее ждать. Несколько мгновений Френсис стояла молча, глядя прямо перед собой. Без шляпки, с зачесанными назад и перехваченными черной лентой волосами, она выглядела очень эффектно. Наверное, многие девушки из маленьких городков представляли себе, что именно так и должны выглядеть покорительницы Нью-Йорка.
Невозможно было бы подобрать лучшего оратора, подумал Арчер. Сексуальная привлекательность, респектабельность, талант, богатство и платье из французской коллекции в одном флаконе. Грозные орудия, бьющие в одну точку ради торжества великой идеи. Арчер заерзал на стуле, вглядываясь в точеный профиль.
— Дамы и господа, — начала Френсис чуть хрипловатым, волнующим голосом, без труда долетавшим до самых дальних уголков зала. — Я с большим интересом выслушала все то, что говорилось с этой трибуны. Особенно мнение мистера Арчера, который высоко оценил мои актерские способности и не сказал ни слова о моих политических убеждениях. Так уж получилось, что для мистера Арчера они не тайна. Чуть больше месяца назад он задал мне соответствующий вопрос и получил на него исчерпывающий ответ.
Арчер пристально наблюдал за Френсис Матеруэлл, чувствуя Нарастающее напряжение и отдавая себе отчет в том, что ему потребуется немало усилий, чтобы усидеть на месте. «Добром это не кончится, — думал он, глядя на это красивое, исступленное лицо, — ой не кончится».
— Сейчас я повторю все то, что тогда сказала ему, — продолжала Френсис своим профессионально поставленным голосом.
Внезапно тревогу Арчера как рукой сняло, ибо он понял, что развязка будет куда более ужасной, чем он мог себе представить, но изменить он ничего уже не в силах.
— Я сказала ему, — Френсис медленно опустила руку, лаская шелк платья, — что вступила в коммунистическую партию в сорок пятом году.
Она замолчала, и в зале, где собрались две сотни людей, повисла неестественная, мертвая тишина, не нарушаемая ни вздохом, ни скрипом, ни шепотом.
— Довожу до вашего сведения, — Френсис оглядела сидящих в зале, — что я и сейчас состою в партии, хотя после окончания нашего собрания я намереваюсь поехать домой и написать заявление о выходе из нее. — Она тряхнула головой, и волосы, стянутые на затылке в хвостик, подпрыгнули и вновь упали на шею. Она вновь застыла с вздернутым подбородком, сияющими глазами, вызывающе дерзкая, экзальтированная. Господи, подумал Арчер, она, должно быть, ударилась в религию. Нашла достойную замену коммунистической идее. И, естественно, выбрала подходящий момент, чтобы объявить об этом при большом стечении народа. Просто написать заявление — это не для нее. Слишком уж она привыкла быть в центре внимания. Арчер вспомнил истории о том, как Френсис внезапно рвала со своими любовниками прямо на вечеринках, публично унижая их в присутствии гостей, рассказывая интимные подробности, которые посторонним знать не следовало. Теперь, на политической вечеринке, она действовала привычными методами, только роль джентльменов, деливших с ней постель, на этот раз играла коммунистическая партия.
Арчер перевел взгляд на передние ряды и увидел, как многие замерли, со страхом ожидая грядущих откровений, озвученных этим хрипловатым, вибрирующим от внутренней энергии голосом. Но лица некоторых людей оставались серьезными и задумчивыми, словно их обладатели не знали, на кого обрушится удар.
— Причина, по которой я выхожу из партии, проста, — вновь заговорила Френсис, — и мистер Клемент Арчер имеет к ней самое прямое отношение. После того как я призналась мистеру Арчеру, что состою в партии, я переговорила с секретарем своей ячейки и получила нагоняй. Мне было сказано, что интересы партийной дисциплины потребуют моего исключения из партии, если я еще раз заикнусь, что состою в ней. И если меня спросят в комиссии конгресса или в суде о том, что я говорила мистеру Арчеру, я должна отрицать все, даже под угрозой обвинения в даче ложных показаний. Мне открытым текстом сказали, что я участвую в заговоре, а заговорщики не должны сообщать кому-либо о своей деятельности. И если я до сих пор этого не поняла, то мне пора избавляться от этих романтических иллюзий. Мне было сказано, что в партии ко мне давно относятся с подозрением, что меня считают политически неустойчивой, а потому не поручают мне действительно серьезных заданий. — В голосе слышалась горечь, и Арчер понял, что Френсис до сих пор страдает от тех ударов, которые нанесли ее тщеславию слова секретаря ячейки. Если бы с ней обошлись более тактично, подумал Арчер, сегодня бы она на эту сцену не поднялась.