— Спи, — велела себе Мирабель. — Наверху солнце палит! В такую пору самый крепкий сон!
Но ей уже не спалось…
* * *
Раньше Юля думала, что танцевать на дискотеке или на вечеринке — значит просто переминаться с ноги на ногу. Под быструю музыку — быстро переминаться: топ-топ с левой ноги на правую. И наоборот. Под медленную переминаются медленно, вдвоем, в обнимку — или мальчик с девочкой, или две девочки. Мама говорила, что раньше это называлось — «шерочка с машерочкой».
Но, оказывается, это были никакие не танцы! Настоящие танцы Юля увидела на дискотеке у Алекса! Здесь не переминались с ноги на ногу подряд под все мелодии. Все время танцевали что-то разное. Под одну музыку — сальсу, под другую — рок-н-ролл, под третью, помедленней, — свинг.
— У вас что, танцы в школе преподают? — почти испуганно спросила она Лизу, когда музыка умолкла и все бросились пить сок.
— Жалко, что не преподают, приходится в студию ходить, — засмеялась Лиза. — У нас в Париже много студий. Все наши знакомые учатся танцевать. А у вас? Ты вообще-то любишь танцевать?
— Да так, не особенно, — буркнула Юля.
Она любила топтаться под какую-нибудь движуху, как у них называли быструю музыку. Но рок-н-ролл, но сальса… Этого никто никогда на школьных дискотеках не танцевал!
«Приеду домой — первым делом запишусь в студию!» — мрачно подумала Юля.
Мальчишки: Ксавье, Мишель, Виктор и Серж — сначала ее приглашали, но она все время отнекивалась, и они отстали. Четыре девочки, четыре мальчика — пары все время менялись, но танцевали без передышки.
Не танцевали только двое: Юля и Алекс.
Алекс, во-первых, был диджеем, а во-вторых, сок и воду приносил, следил, чтобы вазы с конфетами, орешками, персиками и печеньем были полные. А Юля забилась в уголок и украдкой поглядывала на него. Она бы с удовольствием помогла, но ужасно стеснялась.
Вот так всегда бывает — если кто-то нравится, с ним боишься даже слово сказать. А с тем, к кому равнодушна, можешь болтать о чем угодно!
Наконец грохот музыки надоел. Юля вышла из комнаты и села на террасе.
— Не любишь танцевать? — спросил Алекс, поставив на стол очередной пакет сока и тоже выйдя на террасу.
— Нет, — в который раз за вечер соврала Юля.
— И правильно, — кивнул Алекс. — Я тоже не люблю. Зато я очень люблю спорт.
— Какой? — оживилась Юля.
— Стрельбу, — заговорщически ответил он. — Желательно по движущимся мишеням. Хотя иногда стрельба по неподвижной мишени тоже доставляет огромное удовольствие. — Он хрипло, жестко усмехнулся. — Помню, я стрелял в одного медведя…
И осекся, заметив, что Юля смотрит недоверчиво. Она как раз подумала: «Интересно, в какого медведя он мог стрелять? В тире, что ли?»
— А ты любишь метать вюрфсписс? — спросил Алекс с улыбкой.
— Что?!
— Это по-немецки. Ну, дротики.
— А, дартс! — поняла Юля. — Конечно, кто не любит.
— Тогда пошли, — взял ее за руку Алекс.
На самом деле Юля терпеть не могла дартс. Просто потому, что никогда не попадала в цель. Но как-то неудобно стало отказаться, когда Алекс взял ее за руку.
Хотя, если честно, сделалось вдруг как-то не по себе. И ужасно захотелось домой! К себе домой, в Россию, в Нижний Новгород, на улицу Ошарскую!
Рука Алекса показалась очень жесткой, и сжал он Юлины пальцы как-то слишком сильно…
Они прошли с террасы в кухню, дверь которой вела на задний двор.
Юля огляделась.
— Вон мишень, смотри, — сказал Алекс, подводя ее к низкому каменному сараю, на дверь которого была наклеена какая-то фотография, уже утыканная несколькими дротиками. От сарая падала густая тень, и вокруг было сумрачно, почти темно. — Я немного потренировался, как видишь. Мишень, правда, мелковата, но разглядеть вполне можно.
Юля присмотрелась — и не поверила глазам…
Это была та самая фотография, которую Алекс взял у Верьеров! Фотография старого сада. Фигура оленя, фигура солдата…
Но сейчас солдат был замазан коричневым фломастером. И пронзен остриями дротиков.
— Ты что?! — испуганно спросила Юля. — С ума сошел? Ты испортил фотографию! Мсье Верьер… он ведь ругать тебя будет!
— Мсье Верьер, — холодно отозвался Алекс, — ругать меня не будет. Смею надеяться, не далее как завтра утром, а то и этой ночью он будет с большим удовольствием метать вюрфсписс в этого русского медведя.
— В кого?! — переспросила Юля.
Только что она не поверила глазам — теперь перестала верить и ушам.
— В русского медведя, — повторил Алекс. — В одного русского медведя, которого я своими руками поставил к стенке. Он мне очень мешал тогда. И я его пристрелил. Однако он не угомонился! И снова мешает мне. Но теперь я с ним справлюсь. Собственно, уже справился!
Алекс коротко хохотнул, словно зверь взрыкнул, и Юлю затрясло от страха: он вдруг заговорил не своим голосом, а чужим, хриплым — как у взрослого человека, да еще с каким-то грубым акцентом.
— Я с ним справился, но вполне осуществить мои замыслы поможешь мне ты.
«Он сошел с ума, — подумала Юля. — Надо бежать!»
Рванулась, но Алекс так стиснул руку, что Юля вскрикнула.
— Молчи! — страшным шепотом пробормотал Алекс, приближая лицо к ее лицу, и его синие глаза показались вдруг Юле черными, как провалы в никуда. — Молчи! А то…
Юля не знала, что значит «а то», но стало так страшно, что она быстро кивнула.
— Сейчас ты пойдешь с ними. Они тебя проводят, — сказал Алекс, глядя куда-то в сторону, и Юля повернула голову.
И онемела…
Из сарая выходили те же самые дети, которых она видела на вид-гренье.
Кудрявая девочка и мальчик в слишком большой для него кепке, надвинутой на глаза. В этих убогих одежках, в ужасных башмаках, и оба какие-то скособоченные, прихрамывающие… Они шли, понуро опустив головы, как будто им не хотелось идти, но деваться было некуда.
— Шевелитесь! — рявкнул Алекс.
Дети пошли быстрее. Вот они совсем рядом, вот схватили Юлю за обе руки холодными, негнущимися, словно бы окостенелыми ладошками…
— Правильно! — ухмыльнулся Алекс.
Что-то знакомое, что-то пугающее проступило вдруг в его лице. Что-то звериное!
Юля уже видела такую ухмылку. Ночью… в дверях спальни! Это была ухмылка барсука! Почудилось, что сквозь красивые черты Алекса проступает мешанина размозженных костей и запекшейся крови…
Юлю чуть не вырвало от страха и отвращения! Задергалась, пытаясь освободиться, но вдруг ощутила, как от стиснутых детьми рук расползаются по всему телу холод и оцепенение.