С этими словами он вытащил из пепла каштаны, дал мне пригоршню и снова наполнил стаканы ракией.
– Да направит Бог все на правый путь! – сказал я, чокаясь.
– Да направит Бог все на левый путь! – поправил Зорбас. – До сих пор из правого пути не вышло ничего путного.
Он одним духом заглотил жидкий огонь и улегся на постель.
– Завтра я должен быть в форме: предстоит борьба с тысячами демонов. Спокойной ночи!
На следующий день Зорбас с самого утра зарылся в лигнит. Они достаточно продвинулись по новой галерее в хорошей жиле, с потолка капало, рабочие месили ногами грязь.
Бревна для укрепления галереи Зорбас приволок еще за два дня, но все равно был обеспокоен: дерево казалось не столь толстым, как следовало, и своим безошибочным инстинктом, благодаря которому он чувствовал этот подземный лабиринт, как собственное тело, Зорбас ощущал, что деревянные крепления не были надежны. Он уже слышал, еще совсем слабое, неслышное для других потрескивание, словно перекрытие стонало под какой-то тяжестью.
А еще Зорбас был обеспокоен в тот день вот почему. В ту минуту, когда уже собрались спускаться в галерею, сельский священник, отец Стефан, проезжал мимо верхом на муле, направляясь в соседний женский монастырь исповедовать умирающую монахиню. Увидав его, Зорбас, прежде чем тот заговорил, успел, к счастью, трижды плюнуть себе за пазуху.
– Добрый день, старче! – ответил он сквозь зубы на приветствие попа. – И немного погодя тихо добавил: – Изыди, сатана!
Однако эти заклятия Зорбас не считал достаточными для предотвращения беды, и в новую галерею он полез не в духе.
От лигнита и ацетилена стоял тяжелый запах. Рабочие начали устанавливать бревна и укреплять галерею еще два дня назад.
Хмурый Зорбас угрюмо поздоровался с ними и, засучив рукава, приступил к работе.
Десяток рабочих долбили жилу кирками, нагромождая у ног уголь, а другие бросали его лопатами в ручные тележки и тащили наружу.
Вдруг Зорбас замер, дал знак рабочим и прислушался. Как всадник становится вдруг единым существом со своим конем, а мореход – с кораблем, так и Зорбас слился целиком с рудником, чувствуя, как галереи разветвляются в его теле, словно жилы. То, о чем еще даже не догадывались темные громады горы, уже чуял своим человечьим чутьем Зорбас.
Он оттопырил свое огромное ухо и прислушался. В эту минуту и подошел я. У меня появилось вдруг какое-то тяжелое предчувствие, словно какая-то рука вдруг толкнула меня. Я вдруг вскочил со сна, оделся, выбежал из барака, даже не соображая куда и зачем, но тело мое безошибочно устремилось к шахте. Я прибежал в тот самый миг, когда Зорбас прислушивался, оттопырив ухо.
– Ничего… – сказал он, немного погодя. – Мне показалось. За работу, ребята!
Повернувшись, Зорбас увидел меня и насупился:
– А ты что здесь делаешь с самого утра, хозяин? – Он подошел ко мне и тихо процедил сквозь зубы: – Не лучше ли тебе подняться наверх подышать свежим воздухом, хозяин? Для прогулки приходи в другой раз.
– Что происходит, Зорбас?
– Ничего… Так, нашло на меня. Попа повстречал спозаранку. Уходи!
– Если есть какая-то опасность, уйти разве не позор?
– Позор.
– А ты уйдешь?
– Нет.
– Что ж ты тогда мне такое говоришь?
– Одно дело – Зорбас, другое – другие, – раздраженно ответил Зорбас. – Ну ладно. Если ты понял, что это – позор, оставайся.
Он взял молоток, приподнялся на цыпочках и принялся забивать толстые гвозди в деревянную обшивку потолка. Я снял со столба ацетиленовую лампу и стал расхаживать по грязи, осматривая жилу. Она была темно-коричневого цвета, блестящая. Бескрайние леса давным-давно погрузились в землю, и миллионы лет прошли, прежде чем земля пережевала, усвоила, преобразовала тела своих детей. Деревья стали углем, а затем пришел Зорбас и нашел его.
Я повесил лампу на прежнее место и стал смотреть, как трудится Зорбас. Он отдавался работе целиком, ни о чем больше не думал, становился единым целым с землей, с киркой, с углем. Молоток и гвозди стали как бы его телом, которое боролось с деревом: боролось с обвисшим потолком галереи, боролось со всей горой, стремясь отнять у нее уголь. Зорбас прекрасно чувствовал породу, ударял ее в те места, где она была наиболее уязвима и где ее можно было одолеть. Он был весь перепачкан углем – только глаза сверкали, и, глядя на него, казалось, что он замаскировался под уголь, что он стал углем, чтобы подобраться к противнику и захватить его крепость.
– Молодец, Зорбас! – невольно воскликнул я.
Но он даже головы не повернул. Стал бы он разговаривать в такие минуты с «изнеженным телом», которое вместо кирки держало в пальцах карандаш? Он был занят делом, ему было не до разговоров. «Не разговаривай со мной, когда я работаю. А то взорваться могу», – сказал он мне как-то вечером. «Взорваться? Почему, Зорбас?» – «Эх, снова ты – почему да почему! Все равно что дитя малое. Как тебе объяснить? Я занят делом, ухожу в работу с ног до головы, становлюсь неотделим от камня, или угля, который добываю, или от сандури. Если ты тогда ко мне прикоснешься, или заговоришь, или позовешь, я могу взорваться, – чего тут еще понимать!»
Я посмотрел на часы. Было почти десять.
– Пора перекусить, ребята, – сказал я. – Время подошло.
Рабочие радостно побросали в углу инструменты и утерли пот, собираясь выйти из галереи. Увлекшись работой, Зорбас не слышал. А если и слышал, то не подал виду.
– Погодите, – сказал я рабочим. – Сигаретой угощу.
Я принялся шарить по карманам, ища сигареты. Рабочие ожидали, собравшись вокруг.
Вдруг Зорбас встрепенулся и припал ухом к стене галереи. В свете ацетиленовой лампы я разглядел, что рот его раскрыт и искажен судорогой.
– Что с тобой, Зорбас? – закричал я.
И в тот же миг потолок галереи над нами затрещал.
– Уходите! – хрипло закричал Зорбас. – Уходите!
Мы бросились к выходу, но не успели добежать до первых креплений, как над нами снова раздался треск, на этот раз еще громче. В ту самую минуту Зорбас поднимал огромное бревно, чтобы подпереть им расшатанное крепление. Если бы ему это удалось, потолок продержался бы еще несколько секунд и мы успели бы выскочить.
– Уходите! – снова раздался крик Зорбаса, уже глухо, словно из недр земных.
В испуге, который порой охватывает человека в самые критические минуты, мы бросились наружу, не думая о Зорбасе.
Однако всего через несколько секунд я уже сумел совладать с собой и повернул обратно.
– Зорбас! – кричал я. – Зорбас!
Но это только казалось, что я кричал: голос не выходил из гортани. Ужас задушил крик.