Как-то познакомился я на Афоне – и там я бывал, ногу бы лучше сломать! – познакомился я с монахом – отцом Лаврентием с острова Хиос. Бедняга думал, будто бес в нем пребывает, и даже имя ему дал – Ходжа. «Ходжа хочет мяса в Страстную пятницу, – стонал бедный Лаврентий, ударяясь головой о церковный порог. – Ходжа хочет спать с женщиной, Ходжа хочет убить настоятеля. Это все Ходжа, Ходжа, не я!» И тут же начинал биться головой о стену.
Так вот, и во мне пребывает бес, которого я зову Зорбасом. Тот Зорбас, что внутри, не хочет стареть! Нет, не хочет! Нет, он не состарился, он – дракон, у него черные как смоль волосы, тридцать два (цифрами – 32) зуба и гвоздика за ухом. А тот Зорбас, что снаружи, осрамился, бедняга, поседел, сморщился, зубы у него выпадают, а в ухе от старости выросла седая ослиная шерсть.
Что мне делать, хозяин? До каких пор будут бороться друг с другом два Зорбаса? Кто из них победит в конце концов? Если я издохну скоро – хорошо, тогда мне не страшно. Но если мне предстоит прожить еще много лет – вот тогда я погиб! Тогда погиб я, хозяин, потому что наступит день, когда я буду опозорен. Я утрачу свободу, невестка и дочь заставят меня присматривать за своим отродьем, за чудовищем, за своим ребенком, чтобы тот не обжегся, не упал, не испачкался, а если испачкается, чтобы я – тьфу! – приводил его в порядок!
То же грозит и тебе, хозяин, хотя ты и молод, так что будь начеку! Поэтому слушайся меня и следуй моим путем, потому что другого спасения нет. Обшарим горы, добудем уголь, медь, железо, цинк, заработаем кучу денег, чтобы родственники боялись нас, друзья – заискивали, а почтенные обыватели снимали перед нами шляпу! Если мы этого не добьемся, хозяин, то лучше смерть от волков да медведей или от любого другого зверья, что встретится нам, – на здоровье! Для того Бог и послал в мир зверье, чтобы оно сожрало нескольких таких, как мы, и избавило тем самым нас от позора.
В этом месте Зорбас нарисовал цветными карандашами высокого сухопарого мужчину, который бежит среди зеленых деревьев, за ним гонится семь красных волков, а внизу крупными буквами написано: «Зорбас и семь грехов».
Письмо продолжалось так:
Из этого письма ты, я думаю, понял, как я несчастен. Только когда я говорю с тобой, есть еще слабая надежда избавиться от ипохондрии. Потому что твое благородие – как и я сам, только ты про то не знаешь. И в тебе тоже бес сидит, только как зовут его, ты еще не знаешь. А поскольку ты не знаешь, как его зовут, то и мучаешься: окрести его, хозяин, и сразу легче станет.
Итак, я говорил о том, как я несчастен. Я ясно вижу, что весь мой ум – сплошная глупость, и ничего больше. Однако бывают минуты, когда в голове у меня возникают замыслы великого человека, и если бы я сумел осуществить распоряжения того Зорбаса, что внутри, то удивил бы весь мир!
Поскольку договора на определенный срок с жизнью я не заключал, на самых опасных поворотах я отпускаю тормоза. Жизнь человеческая есть линия, состоящая из подъемов и спусков, и всякий знающий использует в пути своем тормоз. Я же, и в этом мое достоинство, хозяин, уже давно отпустил тормоза, потому что аварии мне не страшны. Авариями мы, рабочие, называем случаи, когда машина сходит с рельс. Чтоб мне пропасть, если я обращаю внимание на сделанные мной аварии. Днем и ночью несусь я на огромной скорости в свое удовольствие, пусть даже разобьюсь вдребезги и костей не соберу! Мне-то чего терять? Нечего. Можно подумать, что если я буду ехать спокойно, то не разобьюсь? Конечно же разобьюсь! Ну так огонь из орудий!
Ты вот сейчас смеешься надо мной, хозяин, но я пишу тебе о своих глупостях, или, так сказать, о соображениях, или о слабостях (ей-богу, не понимаю, в чем разница между тремя этими вещами), пишу тебе, а ты смейся сколько угодно. А я смеюсь над тем, что ты смеешься, и так вот смеху нет конца в мире. Каждый сходит с ума по-своему, но величайшее безумие, по-моему, вообще не сходить с ума.
Здесь в Кастро я и занимаюсь исследованием своего безумия, и пишу обо всем подробно, потому что мне нужен твой совет. Ты еще молод, хозяин, – что правда, то правда, – но ты начитался старческой мудрости и – прошу прощения – чуточку состарился. Итак, мне нужен твой совет.
Я, стало быть, считаю, что у каждого человека свой особый запах: мы только не чувствуем его, потому что запахи мешаются, и потому мы не знаем, какой из них твой, а какой – мой. Мы чувствуем только, что в воздухе смердит чем-то, что называют духом человеческим. Есть такие, кто вдыхает его с наслаждением, будто лаванду, а меня тянет на рвоту. Впрочем, не о том речь.
Я хотел сказать – и чуть было снова не отпустил тормоза, – что у женщин, негодных, нюх развит очень сильно, как у сук, и они сразу же чуют, какой мужчина их желает, а какой ими брезгует. Поэтому, в каком бы городе я ни оказался, даже теперь, хотя я уже стар, уродлив и плохо одет, всегда находятся женщины, которые бегут за мной следом. Взяли, видишь ли, мой след, сучки гончие, – храни их, Боже!
Когда я благополучно добрался в Кастро, был уже вечер, смеркалось. Я сразу же бросился по магазинам, но они были уже закрыты, и тогда я отправился на постоялый двор, пристроил мула, накормил его, сам поел, помылся, закурил сигаретку и пошел пройтись. В городе я никого не знал и меня никто не знал – я был совсем свободен. Я мог свистеть, смеяться, разговаривать сам с собой. Я купил семечек, щелкал их, выплевывал шелуху и гулял. Зажглись фонари, мужчины попивали узо, бабы возвращались домой, в воздухе пахло пудрой, парфюмерным мылом, шашлыками и закуской. «Эх, Зорбас! – сказал я себе. – До каких пор будешь ты жить, вздрагивая ноздрями? Немного еще осталось тебе дышать, несчастный, так сделай же глубокий вдох!»
И я стал делать глубокие вдохи, гуляя по большой площади, которую ты знаешь. Вдруг слышу – песни, танцы, бубны, аманэ. Наставляю я уши и поскорее туда, откуда шум. Был это кафешантан. То, что мне и нужно! Захожу. Пристроился я за столиком у самой эстрады. Мне что, стесняться? Тут же меня никто не знал – я был совсем свободен!
На эстраде танцевала какая-то дылда, то и дело задирая и снова опуская свои юбки, но я на нее особого внимания не обращал. Заказал я бутылку пива, и тут подходит ко мне и садится рядом малышка – аппетитная такая, чернявая, накрашенная что надо.
– Можно, дедушка? – спрашивает она, а сама смеется.
Мне кровь в голову бросилась. Так и хотелось схватить ее за яблочко, соплячку! Но я сдержался, пожалел женское племя и крикнул официанту:
– Два шампанских!
(Прости, хозяин: я твои деньги растратил, но оскорбление было сильное, нужно было не посрамить себя и тебя не посрамить, хозяин, нужно было поставить эту малолетку на колени перед нами. Нужно! Ты и сам, я знаю, не оставил бы меня без помощи в тяжкий час. Итак: «Два шампанских, гарсон!»)
Принесли шампанское, я заказал сладкое, а потом – опять шампанское. Тут подошел торговец жасмином, я взял всю корзину и высыпал к ее ногам.